Призраки двадцатого века

Хилл Джо

Еще я заметил, что в отличие от работы с бумажными стаканчиками и конструктором «Лего», всегда успокаивавшей Морриса, строительство из картонных коробок приводило его в состояние неудовлетворенности и беспокойства. Картонные произведения прерывались на стадии, когда оставалось добавить лишь пару коробок. Пока Моррис не чувствовал, что сделал все правильно, над ним тягостным грузом довлела расползающаяся, смутно проступающая идея, которую он воплощал в подвале.

Я помню, как однажды в воскресенье я вошел в дом, протопал в зимних сапогах через кухню, чтобы взять что-нибудь из холодильника, бросил мимоходом взгляд в раскрытую дверь в подвал… и застыл на месте. На нижней ступеньке боком сидел Моррис — ссутулившийся, с нездоровым лицом неестественно белого цвета. Он болезненно

сморщился и прижал одну ладонь ко лбу, будто потирал место ушиба. Медленно спускаясь по лестнице, я заметил еще более тревожную вещь. В подвале было довольно прохладно, а щеки Морриса блестели от пота, и на его белой футболке темнели влажные пятна. Когда до брата оставалось три ступени, я открыл рот, чтобы окликнуть его, и в это мгновение он поднял на меня глаза. Тут же гримаса боли стала исчезать с его лица, он расслабился и опустил плечи.

— Что с тобой? — спросил я. — Ты в порядке?

— Да, — ответил Моррис без выражения. — Просто… просто потерялся.

— Потерял ощущение времени?

Он как будто задумался над моим вопросом; его глаза сузились, взгляд заострился. Моррис смотрел на свою крепость — на тот момент она представляла собой большой квадрат, образованный двумя десятками больших коробок. Примерно половина коробок была окрашена флуоресцентной желтой краской, в стенках у них вырезаны круглые окошки, вместо стекол — пищевая пленка, приклеенная скотчем. Моррис нагрел каждое окно феном, чтобы пленка натянулась и стала гладкой. На эту часть форта пошли коробки, оставшиеся после желтой подлодки, которую Моррис строил раньше. Из одной большой коробки до сих пор торчала труба из плотного картона. Остальные же сияли красными и черными боками с золотистой вязью арабских надписей. Окна в этих коробках были вырезаны в форме колокольчиков, мгновенно перенося зрителя в эпоху восточных деспотов, гаремов и Аладдина.

Моррис нахмурился и медленно покачал головой.

— Я вошел внутрь и не сумел найти выход. Все выглядело так странно.

Я глянул на крепость. Четыре входа на каждом углу, окна, прорезанные в каждой второй коробке. Каковы бы ни были особенности развития моего брата, все же я не мог вообразить себе, что он способен запутаться в собственном строении.

— Нужно подползти к ближайшему окну и понять, в какой ты части.

— Там, где я потерялся, нет ни одного окна. Я услышал чей-то голос и хотел ползти за ним, но до него было очень далеко, и я не мог понять, в какую сторону двигаться. Это не ты был, а Нолан? Голос вроде был не твой…

— Нет! — воскликнул я. — Какой голос? — Оглядываясь по сторонам, я соображал, не спрятался ли кто-нибудь. — Что он говорил?

— Я почти ничего не расслышал. Иногда он звал меня по имени. Иногда говорил, чтобы я шел дальше. А один раз сказал, что впереди будет окно. — Моррис помолчал, тихо вздохнул. — Наверное, я даже видел это окно — окно и подсолнухи в конце туннеля, но я боялся подходить ближе. Я развернулся, и у меня заболела голова. А потом я нашел выход.

Тогда я подумал, что, скорее всего, Моррис ненадолго выпал из реальности, пока ползал внутри своего форта. Это было вполне вероятно. Всего лишь год назад он упорно красил ладони красной краской, утверждая, что так он лучше чувствует звуки. Когда при нем играла музыка, он зажмуривал глаза, поднимал свои алые руки над головой, как антенны, и подергивался всем телом, изображая нечто вроде судорожного танца живота.

Гораздо больше меня обеспокоила вторая, менее вероятная возможность — что в подвале действительно кто-то был и что прямо сейчас этот психопат прячется в одном из укромных уголков крепости Морриса. Мне стало жутковато. Я взял Морриса за руку и отвел его наверх, чтобы он рассказал матери о том, что с ним случилось.

Выслушав рассказ младшего сына, потрясенная мать приложила ладонь к его лбу.

— Боже, да ты весь мокрый! Давай я отведу тебя в твою комнату, Моррис. Сейчас выпьем аспирину, и все пройдет. Я прошу тебя прилечь ненадолго, хорошо? А потом мы еще раз все обсудим.

Я горел желанием немедленно обыскать подвал, чтобы убедиться, что там никого нет, но мать отмахнулась от меня. Она кривилась каждый

раз, когда я открывал рот. Они вдвоем ушли на второй этаж, а я остался на кухне. Сидя за столом, я не сводил глаз с двери в подвал и провел в нервном напряжении и тревоге целый час. Это был единственный выход из подвала. Я приготовился заорать при малейшем звуке, если таковой раздастся с той стороны двери. Но там было тихо. Когда с работы вернулся отец, мы спустились с ним вниз и все осмотрели. Ни за бойлером, ни за топливной цистерной никто не прятался. Наш подвал был очень опрятным и просторным, укромных мест там почти не имелось. Злоумышленник мог бы затаиться лишь в крепости Морриса. Я обошел ее, пиная коробки и заглядывая в окна. Отец предложил мне залезть в крепость и осмотреть ее изнутри, но при виде гримасы на моем лице он засмеялся и не стал настаивать. Как только он начал подниматься по лестнице, я тут же помчался за ним следом. Мне не хотелось задерживаться внизу, когда он выключит свет.

Как-то раз, собираясь в школу, я закидывал книги в спортивную сумку, и вдруг из учебника истории выпало два листа бумаги. Я поднял их, не узнавая: два листа, размноженных на ксероксе, типографский шрифт, вопросы, свободные строчки для ответов. Поняв наконец, что я держу в руках, я чуть не выругался самым грязным из известных мне ругательств. Но рядом стояла мать, и ругаться при ней было бы большой ошибкой. Это привело бы к выкрученному уху и расспросам, а до них лучше дело не доводить, иначе выяснится, что я напрочь забыл о контрольной, что нам задали в прошлую пятницу.

Всю эту неделю на уроках истории мне было не до заданий. У нас в классе появилась девочка, одевавшаяся как панк — в потертые джинсовые юбки и ярко-красные колготки в сеточку. На истории она сидела рядом со мной и от скуки разводила и сводила коленки. Когда я наклонялся вперед, мне было видно, как мелькают ее неожиданно скромные белые трусики. Если нам и напоминали о контрольной, я этого не слышал.

Мать подвезла меня до школы. Я зашагал по скользкому асфальту на задний двор. История Америки. Второй урок. Времени у меня не оставалось. Я даже не читал параграфы, по которым должен писать контрольную. Я понимал, что надо бы сесть и полистать учебник, ответить на вопросы хотя бы наугад. Но я не мог заставить себя взять в руки забытые листки. Меня полностью подавил паралич беспомощности. Я не в силах был справиться с тошнотворным ощущением безвыходности и непоправимости.

Вдоль границы между асфальтом и замерзшим истоптанным пустырем тянулся ряд толстых деревянных столбов. Когда-то они поддерживали забор, давно разобранный. На одном из столбов сидел Кэмерон Ходжес из моего класса, рядом толпилось еще несколько человек. Кэмерон был светловолосым мальчиком и носил большие круглые очки, из-под которых на мир с любопытством взирали вечно влажные голубые глаза. Он был одним из лучших учеников и входил в школьный совет, и, несмотря на эти серьезные недостатки, одноклассники его почти любили, хотя он ничего для этого специально не делал. Он никогда не хвалился тем, как много знает, и не походил на тех задавак, что тянут руку каждый раз, когда знают ответ на более-менее сложный вопрос. Но было в нем и кое-что еще — некая разумность, сочетание спокойной уверенности и почти царственного стремления к справедливости. Он выделялся из общей массы школьников как более зрелый и опытный человек.

Мне он нравился, и я даже голосовал за него на выборах в школьный совет, но общего у нас было мало. Я не мог вообразить его в качестве своего друга… то есть я имею в виду, что вряд ли кто-то вроде него заинтересовался бы кем-то вроде меня. Я был скрытен, не умел толком общаться, подозрительно относился к людям, на все реагировал враждебно. Если я слышал, как кто-то смеется, я свирепо озирался — на случай, если смеялись надо мной.

Подойдя к группе ребят поближе, я увидел, что Камерон держит в руках листки с контрольной. Его приятели сверяли по его ответам свои: «изобретение хлопкоочистительной машины, ага, я то же самое написал». Я шел мимо Кэмерона, у него за спиной. Я не думал, что делаю. Просто протянул руку и выхватил листки из его рук.