Призраки оперы (сборник)
Шрифт:
– Уже уходите? – спросил Эмиль.
Картина восьмая
Эмиль и Луиза бегут по ночному бульвару Бомарше. Луиза торопит юношу – им нужно успеть освободить Марианну, ведь разгневанный Жерар, скорее всего, уже догадался о предательстве своей подруги. Эмиль благодарит храбрую девушку, но сердце его полно печали: он понимает, что единственный способ спасти Марианну – это вернуться в банду. Сзади раздаются быстрые шаги, и незнакомец стреляет в Луизу. Эмиль пытается остановить его, но уже слишком поздно. Умирая, несчастная успевает прошептать номер дома, где удерживают Марианну. Потрясенный Эмиль передает убийцу с рук на руки прохожим и просит позаботиться о мертвом теле Луизы.
«Свобода, что взлетела, ломая оковы и ярко сияя» – так сказано в путеводителе, который Марианна оставила в гостинице, о Гении свободы с Июльской колонны. Когда хочешь, чтобы время шло скорее, оно из вредности тянется бесконечно долго, и наоборот. До начала спектакля сорок пять минут, и каждая – с колонну. Марианне страшно оглянуться – кажется, Эмиль идет за ней следом, как убийца за солистами в восьмой картине. А он, конечно, идет, потому что все, у кого есть изъян, чувствуют в Марианне родственную душу и хотят немедленно слиться с ней – как минимум в беседе.
Эмиль еще ничего – его даже в приличные кафе пускают. Но усмехался он под конец праздничного ужина совсем неприятно – душевную хворь не скроешь. Лицо гладкое и блестит, как у всех, кто пьет много сильных лекарств, а правая рука подтянута к груди, будто Эмиль защищается. Марианна ускоряет шаг и вспоминает молодого трубача, которого приняли в оркестр сразу после консерватории. Был таким же, как все, вытряхивал слюни из трубы, заигрывал с флейтисткой, а потом однажды пришел на репетицию в разных ботинках, и когда ему об этом сказали, рассердился. Что вы, говорит, обращаете внимание на такие никчемные вещи, когда мир доживает свои последние минуты? Так и пропал мальчик: лечили, но не вылечили. А вот Эмиля в Париже подлатали.
Марианна оглядывается, и Эмиль хихикает от радости, что она его заметила. Спасибо тебе, мироздание, за отличный подарок в день рождения! Психически нездоровый мужчина – именно то, о чем мечтает каждая сорокачетырехлетняя барышня с больным тщеславием.
На месте Июльской колонны когда-то затеяли строить фонтан в виде слона, но потом строительство заглохло, и в слоне поселились крысы. Однажды они хлынули наружу не хуже водных струй – на радость жителям предместья. Марианна представляет себе неживого слона, нафаршированного живыми крысами, и съеденный обед внутри нее оживляется – готов вновь предстать перед желающими!
Ярмарка гуляет, очередь на «американские горки» совсем небольшая. Чтобы сбить с толку Эмиля – пусть думает, что она решила прокатиться, – Марианна встает в эту очередь, а та – будто только и ждала, что русскую именинницу, – стремительно проходит вперед. Марианна платит за вход и вот уже сидит вместе с другими сумасшедшими в вагончике, а сверху на них опускается длинная широкая скоба и прижимает так, что не вылезти. Марианна видит, что Эмиль стоит в очереди на следующий заезд. Она успевает проверить билет в сумке, прежде чем вагончики трогаются с места и долго ползут куда-то вверх, чтобы рухнуть, как с отвесной скалы, – прямиком в ад, без лишних остановок. Весь мир вокруг Марианны кричит и воет, а вагончики тем временем бросает из стороны в сторону, переворачивает и, кажется, вот-вот выкинет из Парижа прочь. Кто-то рядом с Марианной вопит восхитительным контральто редкой выдержки, и она не сразу понимает, что это – ее голос.
– Сильна верещать, – с уважением говорит ей на выходе сосед по вагончику, и Марианна не удивляется, что этот человек снова русский. Кому еще придет в голову кататься в Париже на «американских горках»?
Ноги дрожат, но идут, куда нужно, – к театру. До спектакля всего пятнадцать минут, а ведь обычно она приходит заранее – побродить по зданию, надышаться родным запахом.
Эмиль крутит петли рядом с Гением свободы.
Картина девятая
Разъяренный Жерар врывается в комнату, где держат Марианну. Он гневно объясняет ей, что Луизу только что убили по его приказу и что каждого предателя будет ждать подобная смерть. Марианна в отчаянии, она поражена жестокостью бандита и опасается за Эмиля. Девушка выхватывает пистолет у Жерара и стреляет в себя. «Отпусти Эмиля», – молит она, умирая. Жерар отступает, не в силах скрыть свое удивление. На лестнице звучат шаги Эмиля.
Внутри театр ничуть не лучше, чем снаружи, – похож на советский Дворец культуры, какие были в каждом районе. Или на стадион. Звонки здесь звучат, как церковные колокола. Продавец программок выглядит лучше любого артиста – он молодой, кудрявый и говорит зычным голосом. Марианна покупает книжечку «I puritani», завидуя бумаге, фотографиям и качеству печати. Такую программку не забросишь на верхнюю полку!
Еще один церковный колокол, время входить в зал – такой громадный, что Марианна пугается, не слишком ли далеко ее место от сцены.
В зале остается множество пустых мест и даже целых рядов, ведь заполнить подобную громадину сложно. Поэтому контролер (тоже красивый и молодой мужчина, хоть сейчас на сцену) говорит:
– Алези!
Он делает широкий приглашающий жест, и все небогатые зрители катятся волной поближе к сцене. Марианна катится вместе со всеми, вот это действительно отличный подарок к дню рождения! Она останавливается на шестом ряду, справа подряд три пустых кресла, а дальше сидит древняя старуха в меховом палантине. В ушах сверкают бриллианты. Марианна догадывается, что старуха купила для себя сразу несколько билетов, чтобы никто не садился рядом, но ведь им сказали «Алези!». Сзади топчутся еще какие-то самозванцы, желая занять места, поэтому Марианна продвигается к старухе и садится с ней рядом.
Старуха с трудом – и, кажется, со скрипом – поворачивает к Марианне голову и улыбается неожиданно широкой улыбкой. Губы у нее накрашены алой помадой, и часть краски, конечно, досталась зубам. Но даже в таком виде зубы у старушенции куда лучше, чем у Марианны. И пахнет от нее дорогими духами – аромат тяжелый, как мокрое пальто.
«Раз улыбается, значит, не возражает», – думает Марианна и тоже робко растягивает губы. Тут гаснет свет, и дирижер единым взмахом, как будто включив невидимую кнопку, приводит в действие оркестр. Увертюра к «Пуританам» – бурная, нежная, и никакой надежды на то, что все кончится хорошо.
Марианна с ужасом ловит себя на том, что не может сосредоточиться на музыке. Хуже того, ей хочется выбежать из зала и попробовать что-нибудь спеть. Что-то совсем простое, незатейливое – не Беллини, конечно. И не Моцарта.
Когда она была пятнадцатилетней девочкой, то готова была умереть, лишь бы голос вернулся, но что с ним делать теперь? Не полезет же она на сцену, в сорок-то четыре года? В лучшем случае ее ждут тоскливые концерты в домах для престарелых, где обычно и подрабатывают списанные солистки. Еще можно петь на клиросе, или, может, все-таки возьмут в хор? Она согласна на хор!