Призраки отеля «Голливуд»; Гамбургский оракул
Шрифт:
— Не с наркотиками, а с Родом Гаэтано.
— Слишком неожиданно для меня, чтобы сразу переварить. Но мне думается, вы на ошибочном пути. Значит, полицейские вам нужны вовсе не для ареста маркиза?
— Нет. Попытаюсь устроить засаду. Завтра, как раз в последний день.
— Но это ведь абсурд! Кто бы ни похитил мисс Гвендолин, сейчас они уже давно знают, что миссис Шривер мертва, значит, на выкуп им нечего надеяться. Боюсь, что мисс Гвендолин больше нет в живых.
— Посмотрим. Вы дадите мне полицейских? — Мун заранее рассчитывал на отказ. Его просьба была скорее ловушкой.
— К сожалению, — развел руками
— Ну что ж, не буду настаивать. — Мун встал. — Тогда, по крайней мере, позвоните в Малагу, пусть вышлют консервную банку, в которой обнаружили ботулин. Всего доброго! Завтра у вас трудный день, не буду вас больше задерживать.
— О да! Обеспечить безопасность таких высоких гостей — ответственное дело. Я уже затребовал эскадрон мобильной гвардии. Но мы не кончили насчет банки… Не могу понять, для чего она вам понадобилась. Разве что в качестве сувенира. — Полковник попытался пошутить.
— В качестве наглядного пособия, доказывающего, что при помощи еле заметного прокола можно получить весьма достоверную версию отравления недоброкачественными продуктами.
Вернувшись в гостиницу, Мун прошел сквозь пустой холл прямо к закутку дона Бенитеса.
— Поднимитесь ко мне, — попросил он.
— Некогда. Надо приготовить отель к завтрашнему приезду гостей. — От усталости портье еле мог говорить. — Одних корреспондентов ожидается несколько десятков… Слыхали, что творится? Сейчас уже все радиостанции передают… Просто раскалываюсь на части, не хуже этой водородной бомбы… А ночью надо еще быть у маркиза, придать замку праздничный вид. Завтра на банкете я буду играть роль мажордома. Подумать только, не будь этой паники, я бы дожил до самой смерти, так и не увидев ни одного живого министра! — Никогда еще смиренно-восторженная физиономия портье не выражала столь убийственной иронии.
— Я вас жду, — решительно сказал Мун, добавив шепотом: — Принесите бечевку, ваше пальто и форменную фуражку.
— Хорошо, сейчас освобожусь.
Коридор представлял собой классическую картину погрома. Большая мраморная урна и мраморный пол возле нее были завалены пустыми картонками и бутылками, консервными банками, разорванными целлофановыми пакетами, кипами иностранных газет. Порывшись в свалке, Мун унес с собой несколько журналов и большой лист оберточной бумаги.
Разрезанные на ровные куски журналы заменили миллион песет. Мун обложил их настоящими ассигнациями, а упаковку нарочно прорвал в двух местах. Иллюзия была настолько удачной, что ввела в заблуждение даже дона Бенитеса.
— Неужели вы действительно намерены заплатить им выкуп? Миллион песет — подумать только! — Дон Бенитес вздохнул. — Чтобы заработать такую уйму денег, мне пришлось бы работать швейцаром во всех отелях мира одновременно. В наше время самая выгодная профессия — быть жуликом. Может быть, и мне переквалифицироваться на старости лет?
— По-моему, квалификация у вас и так достаточно высокая, — улыбнулся Мун. — Можете не притворяться, я вас не выдам. Как вы полагаете, придет ли кто-нибудь за выкупом?
— Едва ли… А с другой стороны, если преступник все это время не имел связи с внешним миром? — вслух размышлял портье. — Скажем, я задумал похитить вас, а сообщников у меня нет. Я выбираю убежище, откуда в бинокль можно наблюдать за местом, где надлежит оставить деньги…
— Из вас получился
— Высовываться оттуда я не стану, даже ночью: если меня случайно увидит знакомый, пиши пропало. Разумеется, я слушаю радио — ведь если ваши друзья известят полицию, это обязательно должно просочиться в эфир. Но поскольку о смерти Шриверов радио хранит полное молчание…
— Значит, вы допускаете, что похититель мог и не знать о ней? — Мун проверял на доне Бенитесе собственные мысли. То, что Краунен действовал в одиночку, никак не вязалось с его принадлежностью к банде Рода Гаэтано. Но отвергать эту возможность было бы глупо: до сих пор Панотарос преподносил один сюрприз за другим.
— Я не детектив. Мое дело впустить и выпустить гостей. — Дон Бенитес скромно пожал плечами, но тут же не удержался от иронии: — На вашем месте я бы лучше надел американскую форму для встречи с бандитами, это сейчас самая подходящая маскировка.
— Только не для моей цели! — Не реагируя на шутку, Мун продолжал размышлять: — Кто бы отнес выкуп, будь миссис Шривер жива?
— Она сама.
— А если бы боялась? Ведь письмо могло быть ловушкой, чтобы заманить и ее, не так ли?
— Послала бы кого-нибудь.
— Кого?
— Скорее всего меня. Мне и деньги могут доверить, а если убьют, тоже не страшно: одним маленьким человеком меньше на свете.
— Вот я и буду доном Бенитесом.
Мун быстро надел пальто, поднял воротник, нахлобучил фуражку, втянул голову в плечи и характерной походкой всегда готового к поклону портье прошелся по комнате. А когда он остановился у двери и сделал вид, что прислушивается, даже дон Бенитес не удержался от смеха.
— Здорово у вас получается, сеньор Мун!
…Закутавшись в одолженное у портье теплое пальто, Мун неподвижно лежал в зарослях. Темнота была почти полной. Впереди с трудом проглядывался вход в пещеру. Мун переложил пистолет из онемевшей правой руки в левую, немного повернулся, чтобы свисавшая ветка не задевала лица, и снова превратился в застывшее изваяние.
До сих пор все складывалось как нельзя более удачно. Мун вышел в потемках. Сутулая, хорошо знакомая Панотаросу фигура ничем не напоминала Муна. Пробираясь окраиной, он при выходе из поселка столкнулся с местным жителем. Приняв его за дона Бенитеса, тот что-то сказал по-испански. Мун жестом показал, что спешит. Эта встреча лишний раз доказала, что в темноте избранная Муном маска может обмануть кого угодно.
По крутым головоломным тропкам Мун добрался до горного плато, где находилась указанная в письме пещера. Раздвоенный вход, имевший вид коренного зуба, был заметен уже издали. Ни на секунду не забывая, чью роль играет, Мун, боязливо оглядываясь, пересек открытое пространство. Положил пакет в условное место и побежал назад, стараясь при этом производить как можно больше шума и оставаться на виду. Одновременно следовало помнить, что страдающий ревматизмом, отяжелевший от неподвижного образа жизни дон Бенитес передвигается совсем иначе, чем он сам. Это было самое трудное. Одно дело изображать кого-то при ярком свете рампы, другое — в темноте, в пустынном месте, где тебя никто как будто не видит. Удалившись примерно на двести шагов, туда, где начиналась лесистая местность, Мун припал к земле и, прячась за кустами, осторожно пополз обратно.