Призраки отеля «Голливуд»; Гамбургский оракул
Шрифт:
Из затруднительного положения их вывел лысый, большеносый господин, нетерпеливо стучавший монетой в телефонную кабину.
— А, Мэнкуп! Ищете своих мушкетеров? Я их только что видел на террасе! Левый угол, почти у балюстрады! Подойду попозже! Сейчас некогда! Марокканцы! Директор ресторана все перепутал. Дал не те столики! Надо предупредить секретаршу, иначе они заблудятся! — Он торопливо выкрикнул эти совершенно излишние подробности — очень занятой человек, которому все же хочется щегольнуть отличными деловыми связями.
— Господин Ваккер, текстильный фабрикант! — представил Мэнкуп, но тот уже успел юркнуть в один из бесчисленных стеклянных сотов.
Терраса была огромной. Вплотную к ней подходил парк с деревьями и фонтанами, которые пока бездействовали. Они с трудом нашли указанный текстильным фабрикантом столик. Ловиза и Магда не заметили их приближения. Низко склонившись над столиком, с зелеными в отсвете абажура волосами, не то русалки, не то утопленницы, они о чем-то разговаривали. Тихо, почти шепотом, с землистыми, очень серьезными лицами. Баллин, сидевший в темноте, вообще не имел лица.
— Он может еще передумать, — возник из темноты его голос и сразу же пропал, вспугнутый появлением Мэнкупа.
— Сегодня какой-то удивительный день! — как будто не замечая обращенных к нему взглядов, весело поздоровался Мэнкуп. — Думал, я один такой рассеянный, оказывается, это всеобщая эпидемия. Почему не оставили записку у швейцара?
— Разве? — Ловиза пожала плечами. — Давайте скорее заказывать, сейчас начнется концерт!
В отличие от остальных помещений, здесь обслуживали девушки. Их пестрые платьица мелькали бабочками в полутьме. Разноцветные лампочки на столиках, похожие на светящихся гномов в абажурных колпачках, и расставленные вдоль балюстрады кадки с розами придавали террасе сходство с празднично иллюминированным садом. Нежное дыхание роз, кисло-сладкий запах еды, пряный аромат дорогой парфюмерии накрывал посетителей душным облаком.
— Концерт? — Дейли прислушался к разноголосице джазовых оркестров, доносившейся из залов. — А это что такое?
Мэнкуп снисходительно улыбнулся и заглянул в меню.
— Рекомендую гамбургскую кухню, — сказал он, читая вслух диковинные названия, в которых даже владевший немецким языком Дейли ничего не понял.
— Я за интернациональную! — заявил Дейли. — Бифштекс ценен хотя бы тем, что в любой стране заранее знаешь, что тебя ожидает.
— Я тоже не любитель кулинарных экскурсов, — поддержал его Мун. — С экзотикой всегда попадаешь впросак. Название звучит как музыка, а на поверку оказывается, что это всего-навсего ласточкино гнездо или маринованная лягушка.
Мэнкуп все же настоял на своем. Мун заявил, что в гастрономических оценках вполне полагается на Дейли, тот упорно отказывался от этой чести. В результате одному заказали лабекаус, другому — шванцзауер, так и не объяснив, что это такое.
— Где вы пропали? — спросил Мэнкуп, как только официантка ушла. Вопрос был обращен ко всем, но смотрел он при этом только на Ловизу. — Я уже думал…
— А вино? — перебил его Дейли.
— К нам подойдет специальный официант, — успокоил его Мэнкуп. — Ну так как же?
— Это я виноват, — заметил Баллин. — Когда ты свернул к Санкт-Паули, я сразу догадался, что не обойдется без твоего обычного аукциона. Меня мутит от запаха рыбы. Романисты утверждают, что она пахнет морем, а на мой взгляд — осклизлыми, гниющими трупами.
— Это меня всегда удивляло. — Заказав подошедшему официанту три бутылки «Рюдейсхайм-Гольд», а для Ловизы ее любимое «Целлер-Шварце-Кац», Мэнкуп повернулся к Баллину: — Ты ведь один из знаменитой мореходной династии Баллинов.
— Во-первых, весьма отдаленный родственник, к тому же из сугубо сухопутной силезской ветви, — защищался тот.
— Вы должны знать, что имя Баллин для нас целое понятие, — пояснил Мэнкуп гостям. — Начавшемуся в прошлом веке расцвету Гамбург обязан торговле с Америкой, поэтому основателя Гамбургско-Американской линии, ставшей со временем самым большим пароходством в мире, считают благодетелем города. Баллины и сейчас имеют миллионное состояние.
— Что не мешает им быть отъявленными скупердяями. Признаться, когда пришлось бежать из Силезии, Гамбург был избран мною в расчете на поддержку Баллинов. Но увы, они предложили вместо части своих миллионов место в конторе. Я, как видите, предпочел изводить чернила на статьи и книги.
— По этому поводу предлагаю эпитафию для могильного камня, в который Лерх и Магда, надеюсь, вложат всю бессмертную любовь к тебе. — Мэнкуп улыбнулся. — «Здесь покоится отзывчивый к людским нуждам писатель Дитер Баллин, ставший таким благодаря бесчеловечной черствости остальных членов фамилии».
Мун рассеянно слушал. Мешала музыка. Не та, что приглушенно и нестройно долетала из других помещений. Эта исходила из-под пола, из прочерченной световыми пунктирами дорожек тьмы. Штраусовский вальс, но исполняемый как-то особенно, под задумчивую сурдинку. Мун наконец догадался, что скрытые темнотой музыканты находятся под террасой. Казалось, она слегка качается на волнах музыки — каменный гамак, подвешенный к звездному небу, наполненный смехом и стеклянным звоном. «Рюдейсхайм-Гольд», искрящийся в узком стакане, тоже способствовал качке. Когда Мун поворачивался, он видел вдали наполненный пульсирующим светом прозрачный столб — рекламную видовую вышку фирмы «Филипс».
— Собственно говоря, в дезертирстве я виновата больше, чем Дитер, — заговорила Ловиза, возможно, чтобы прервать тягостное молчание. — Ты показывал своим гостям Большую Свободу и паноптикум?
— Да.
— Этого я и боялась.
— Паноптикума? — спросил Дейли. — Полностью разделяю вашу антипатию. Что касается улицы Большой Свободы, то, судя по витринам злачных мест, стриптиз там более чем свободен…
— В течение пяти лет мне приходилось бывать там каждый вечер. Как вспомню, так сразу тошнит…
— Хотя у вас фигура весьма подходящая для стриптиза, — галантно заметил Дейли, — все же вам не место на этой колоссальной распродаже женского тела, где самое главное в товаре — отсутствие упаковки!
— Надеюсь, что на сей раз это действительно комплимент, а не афоризм. — Ловиза грустно улыбнулась. — На этой улице находится мой театр. Улицу я ненавидела. Но театр был для меня всем. Несмотря на забавное платтдойч, над которым вы, господин Дейли, так охотно издеваетесь. А ведь этот диалект временами ближе к английскому, чем к немецкому. Парк, в котором находится наш ресторан, называется «Плантен унд Бломен». Бломен — цветы, плантен — растения, почти то же самое, что английское «плантс». Это бывший ботанический сад.