Призраки Пустоши
Шрифт:
Неожиданно пол под ногами ощутимо вздрогнул. Все замерли. А спустя всего пару секунд донесся приглушенный грохот, размноженных эхом от стен туннеля.
– Он все-таки взорвал эту чертову пробку… Капрал, пилоты, вас это тоже касается, теперь вы все под моим командованием! Зайда, отпусти ее наконец! Так, все за мной!
И Семик без лишних слов рванул вперед. Его нелепая коренастая фигура показала неожиданную прыть, словно минуту назад он и не спотыкался от усталости на каждом шагу. Петр подобрал «лакар», яростно глянул на бикаэлку, подхватил все еще ошеломленную ее реакцией Шайю под руку и уволок вслед за новоявленным
Тавеллианец и Зайда остались одни.
«Не верю».
Еще ни разу за все десятилетия партнерства тавеллианец не видел бикаэлку настолько растерянной. Озадаченной, сомневающейся в чем-то – это да, было. Но растерянной, словно совершенно обычный человек… и оглушенной небывалой болью… Нет, такой он ее не видел. Он постарался незаметно забрать ее боль, но увы, его попытка незамеченной не осталась, слишком хорошо они знали друг друга:
«Не смей. Не смей этого делать для меня. Я в этом не нуждаюсь».
«Прости».
«Я знаю, что ты хотел как лучше… Но я способна сама это пережить… Я должна это пережить сама. Понимаешь? Иначе это будет предательством по отношению к нему… Это ведь не может быть правдой, Лайнус?»
Тавеллианец мягко, почти нежно коснулся пальцами ее локтя.
«Могу лишь повторить то, что ты минуту назад сказала капитану – смирись с фактом. Запись не лжет».
«И что нам теперь делать, Лайнус?»
«Я тоже расстроен, Зайда… Но… мы можем обсудить это позже».
«Расстроен? Расстроен – это совсем не то слово, Лайнус. Но ты прав. – Она сурово поджала губы. – Не время распускать сопли».
Бикаэлка словно гневный ветер сорвалась с места, унеслась по туннелю.
Тавеллианец снова печально вздохнул, подумав о своих едва склеившихся костях, но особого выбора не было. Его помощь, его сила еще понадобятся компаньонке, так что оставить ее одну он не мог.
Не имел права.
Первый десяток шагов он пробежал медленно, проверяя ноги на прочность, затем увеличил темп. Шины из специальных комбинированных пластин, которые ему накладывал на голени погибший старший лейтенант Старик, оказались способными нести усиленную нагрузку, и Лайнус мысленно поблагодарил дока еще раз.
Где-то позади, отчаянно семеня, и все больше отставая, за ним гнались медицинские киберы, на спринт они конструкторами не рассчитывались. Но у них, как и у тавеллианца, тоже не было иного выбора, как догонять.
Глава 21. Лимсей
Перед глазами плясали багровые пятна, реальность возвращалась страшно медленно и мучительно, до тошноты, до судорог во всем теле. В жуткой предсмертной панике, напрочь выбившей всякую способность соображать, Лимсей совсем забыл о «лазутчике». Но тот напомнил о себе сам, когда жизненные показатели подопечного с катастрофической скоростью начали приближаться к мертвому нулю. Хотя стимулирующие препараты в лоцмане давно закончились, докторская утилита многое могла и сама по себе. «Лазутчик» ускорил кровообращение, стараясь снабдить мозг Лимсея остатками кислорода, растворенного в крови, а затем предельно взвинтив мышечный тонус, судорожным спазмом заставил слепо рвануться прима-майора из цепких лап.
И он вырвался.
Лимсей покатился по полу и ударился спиной об угол металлического стола, сразу остановившего его движение. Не обращая внимания
Зрение вернулось рывком, но не полностью. Тяжело дыша, Лимсей замер на полу, готовый в каком-то отчаянном исступлении безжалостно швырнуть свое избитое и искалеченное тело еще раз. Ради того, чтобы уцелеть. Но новый рывок не понадобился. Все саламандры остались там, где пытались его убить, его никто не преследовал. Мертвецы не способны на преследование. Все шестеро бесхвостых ящериц, после того, как он вырвался из рук, просто сложились в кучу, друг на друга, их предсмертная жизненная сила наконец иссякла.
После этого Лимсея все-таки вырвало. Проблевавшись, он кое-как поставил себя на ватные ноги и попытался оценить ситуацию. Сознание было еще затуманено после попытки удушения, да и уцелевший глаз видел отвратительно, только визуальная коррекция зрения лоцманом и спасала положение. Но самое важное он помнил – у него нет времени. Нет времени на слабость, если он хочет выжить. И преследователи, возможно, все еще пробивались в лабораторию, если, конечно, их все-таки не доконали призраки. Он даже не стал тратить драгоценные крупицы сил на то, чтобы как следует выругаться.
Лимсей судорожно закашлялся, чувствуя, что его вот-вот снова вывернет наизнанку. Все тело заливал холодный пот, его знобило и шатало от слабости, но он заставил себя двигаться прочь из лаборатории. К дьяволу лабораторию, он больше ни секунды не желал оставаться в этом проклятом месте.
«…Возле испытательного сектора сейчас находится модель пехотных доспехов, полностью функциональная. Она прошла модернизацию, час назад мы закончили все необходимые тесты, загрузили программное обеспечение. Так как грузовой транспорт ушел с основной партией образцов, то скафандр отправить я не успел. Советую им воспользоваться…»
От голоса Кероша-6, зазвучавшего в мозгу, Лимсея чуть было не хватил сердечный удар. Он так резко оглянулся, что едва не свернул себе шею. И только увидев неподвижные тела саламандр на полу, ни на миллиметр не изменивших своего положения, запоздало сообразил, что это всего лишь запись. «Лазутчик» записывал все, что видел и слышал сам Лимсей, и ставил «якоря» в тех моментах, где Лимсей отмечал нечто важное для себя. Вот сейчас запись и сработала, чтобы задать нужное направление его спутанным мыслям.
Прима-майор позволил себе лишь маленькую передышку – прислонился на несколько секунд плечом к бронестеклу испытательного зала, вдоль которого шел коридор. Озноб усилился, все тело болело, словно его непрерывно избивали в течении суток, обожженное лицо пылало, а в ослепший глаз какая-то настырная сволочь загоняла гвозди, один за другим. От таких мучительных, сводящих с ума ощущений хотелось просто упасть и сдохнуть, а еще дико хотелось закричать, чтобы дать разрядку накопившемуся напряжению, выплеснуть свой гнев и свою боль на этот паршивый несовершенный мир. Он держался лишь на усилии воли, вернее сказать – на каких-то крошечных огрызках воли, таявших с каждой минутой, и уступавших место накатывавшему безумию.