Призраки знают все. Рукопись, написанная кровью (сборник)
Шрифт:
Юля отсыпалась. Наташа Зима, оберегавшая ее покой и сон, унесла все телефоны подальше от спальни и сама брала трубку, отвечая звонившим исключительно в соответствии с инструкцией: Земцовой нет дома, она будет завтра. И записывала тех, кто не боялся ей представиться. Поэтому когда Юля наконец пришла в себя после утомительного перелета и потрясений последних дней, представленный ей список, состоявший сплошь из имен знакомых и уже успевших стать частью ее жизни, совсем не удивил ее: Аперманис, Харыбин, Чайкин, Корнилов, Португалов, Александра Ивановна Бродягина, Виктор
– Мне не звонил человек по фамилии Шубин?
– Звонил какой-то мужчина, но упорно не желал представиться. Может, это он и есть? – Наташа очень хорошо справлялась со своей работой и, казалось, была просто создана для того, чтобы стать образцом преданности и надежности.
Юля рассуждала. Аперманис и Харыбин (возможно, даже вместе с Корниловым), представлявшие один блок и наверняка проинформированные о ее возвращении сначала в Москву, а потом уж и в С. (поскольку все билеты, авиа– и железнодорожные, были прозрачны для информационного центра УВД и подобных организаций, занимающихся делом Крымова), жаждали встречи с ней по понятной причине: где Крымов?
Леша Чайкин также страдал от неизвестности и поджидал Юлю с новостями, касающимися его бывшей жены, Щукиной.
Португалов наверняка хотел бы повидаться с ней, чтобы продолжить их более чем странные отношения… Их свидания вносили разнобразие в его жизнь…
Александра Ивановна Бродягина, мать Марины, хочет узнать, как продвигается расследование убийства ее дочки, чтобы зажить наконец спокойной жизнью, не боясь, что к ней нагрянут и потребуют возвращения какого-нибудь эфемерного долга…
Виктор Шалый… Навряд ли он мог знать о том, что она была в Париже вместе с его хозяином и покровителем Берестовым. Возможно, он тоже пытается встретиться с ней, чтобы так же, как все остальные, спросить, где Крымов.
А Миллерша? Она приехала и теперь ждет не дождется, когда же они встретятся, чтобы обменяться полученной информацией, да и просто поделиться впечатлениями. Она жаждет задушевной беседы и каких-то невероятных откровений…
Сначала Юля решила позвонить Шалому, чтобы выяснить, что ему известно, и заодно понять, не болтуном ли оказался Берестов, который уверял ее, что ни одна живая душа в России не знает, где он и с кем.
Но ей тихим голосом ответили, что Шалого в С. нет, что он в Москве, на похоронах.
– Извините… У него кто-то умер? – Юле показалось, что вместе с порцией прохладного, рвущегося с улицы свежего ветра ей в грудь при вдохе залетело маленькое снежное облако – настолько холодно и неприятно стало в области сердца.
– А вы разве не знаете, что случилось?
– Что-нибудь с его сыном? – это было не самое первое предположение, пришедшее ей на ум, но звучащее хотя бы более правдоподобно, чем если бы она спросила о Берестове, тем самым подчеркивая их – Шалого и Берестова – пожизненную связь и зависимость друг от друга.
– Берестов погиб. Его разорвали собственные собаки, – ответили на том конце провода, и Юля оглянулась, как бы спрашивая замершую на пороге Наташу с чашкой кофе в руках, действительно ли такое могло случиться и не ослышалась ли она.
– Расскажите подробнее, я его хорошая знакомая…
И девушка, должно быть чья-то секретарша, работающая в правительстве и довольно неплохо осведомленная об отношениях
Не дослушав ее до конца, Юля бросила трубку: ей показалось, что из телефонной трубки запахло кровью и духами, и ее затошнило…
– Берестов погиб, страшно погиб, нелепо… – только и сказала она Наташе, принимая из ее рук чашку с блюдцем и ставя их на стол.
Затем позвонила Чайкину, но его ни дома, ни на службе не оказалось. Звонить Миллерше не хотелось, потому что вслед за звонком тотчас последует приглашение, но выходить из дома, во всяком случае в первой половине дня, Юле не хотелось. Успеется.
И тут телефон взорвался сам и залился веселым колокольчиком: так звонит междугородка. «Мама?»
– Земцова, я тебя когда-нибудь зарежу! – ревел из трубки озверевший голос Крымова. – Какого черта ты так поступила, и почему в твоей квартире трубку берет неизвестно кто? Кто позволил тебе улететь? Разве нормальные люди выкидывают такие фокусы?
– Ты наломал здесь дров, а потом устроил из них костер, а нам с Чайкиным приходится разбирать эти завалы… – с горечью упрекнула его Юля. – У вас с Щукиной началась новая жизнь, и вам совсем необязательно делать вид, что вы обеспокоены моим появлением там… Я думала, что ты поможешь мне разыскать убийцу Марины Бродягиной или отца Кирилла, но после того, как провела с тобой несколько дней, поняла, что ты, даже если что-то и знаешь, будешь молчать до последнего… до последнего трупа… И много их еще впереди?
– Но ты же сама знаешь, кто ее убил…
– Она убила себя сама, но я не смогу это доказать, не затрагивая дела священника. Ведь она работала на ЕГО убийцу… – Юля говорила так открыто, потому что даже если бы ее телефон и прослушивался, ничего ценного она все равно бы не выдала. – Да, кстати, я хотела тебя спросить, а что делали в твоей машине, которую вы с Щукиной сожгли, туфли Марины? Это были ее туфли, так что не отпирайся…
Здесь могло бы показаться, что Юля его сознательно подставляет, но дело было в том, что его ответ она знала уже заранее, а потому ничем не рисковала, говоря по телефону такие опасные на первый взгляд для Крымова вещи.
Последовала пауза, от которой ей стало не по себе: неужели он на ходу придумывает ответ? Какая мерзость.
– Не утруждай себя…
– Я спал с ней.
«Что и требовалось доказать».
– А потом она возвращалась домой без обуви? – теперь можно было уже и поиздеваться всласть. Сквозь слезы.
– Она любила прятать в машинах своих мужчин туфли, чулки, пачкать сиденье (и не только) помадой… Компрометировала их, получая от предполагаемых семейных скандалов массу удовольствия. Вообще-то она была приличной дрянью.