Призвание варягов. Норманнская лжетеория и правда о князе Рюрике
Шрифт:
В завершение приведу еще один пример о применении матрилатеральной традиции в российской истории, относящийся к правлению Елизаветы и показывающий живучесть традиции призвания правителя «со стороны» для каждого правящего дома. Незамужняя императрица при отсутствии собственных наследников призвала «из-за моря» племянника, сына старшей сестры Анны, который принял православие и стал наследным цесаревичем Петром Федоровичем. Кстати, в рамках матрилатеральной традиции Петр обладал наследными правами не только на российский престол, но и на шведский. Его отец, герцог Карл-Фредрик Гольштейн-Готторпский, был сыном шведской принцессы Хедвиги-Софии, родной сестры Карла XII. По смерти его родной тетки по матери, другой сестры Карла XII, бездетной шведской королевы Ульрики-Элеоноры, а затем и ее супруга – шведского короля Фредрика Гессенского он был намечен в наследники шведского престола. Можно предположить, что «призвание» этого бездарного кандидата Елизаветой определялось в том числе и этим соображением, поскольку шведский король, обладающий законными, с точки зрения династийной традиции, правами на российский престол, создавал бы ненужные осложнения в международной политике. Проблемы Смутного времени были тогда еще достаточно свежи в памяти!
Таким образом, традиция поддержания преемственности власти на основе, аналогичной той, сведения о которой сохранились у нас о Рюрике, или традиция матрилатеральная, хорошо известна в истории европейских правящих домов, известна в истории античности и открывает историю Восточной Европы, хорошо прослеживается в последний период правления династии Рюриковичей и наследуется далее династией Романовых.
Невольно задаешься вопросом: почему Конрад I мог стать германским королем как внук своего деда по матери, а в случае с Рюриком это отрицается? Почему призвание Генриха Плантагенета на престол как внука своего деда по матери не подвергается сомнению, а Рюрику в этом отказано? Почему даже основоположнику скифской династии в Восточной Европе Таргитаю оставлют его деда по матери, а Рюрик входит в русскую историю без деда, без матери, без княжеского звания – не то безродным воякой, не то защитником – даже в этом за двести с лишним лет не могли определиться!
Мой ответ на поставленный вопрос:
1. Сторонники обоих вышеназванных концепций – концепции завоевания и концепции князя – наемника по договору – фактически подвергают сомнению наличие института княжеской власти в древнерусской истории до призвания Рюрика. Исследования последних 50 лет в рамках так называмой теории вождества, под которым понимается социополитическая организация, характеризовавшая поэтапную эволюцию позднепервобытного / предгосударственного общества и которая стала активно развиваться как в отечественной, так и в западной науке с 60—80-х годов прошлого века, показали, что наследный институт власти прослеживается в первобытных обществах, в догосударственную эпоху и нет никакой необходимости соотносить его с государственностью.
2. Наличие вождества в древнерусской истории дискутируется в работах современных российских историков (А.Ю. Дворниченко, Е.А. Шинаков, Викт. Пузанов и др.), но эти дискуссии пока немного дали для создания современной концепции по генезису древнерусского института княжеской власти.
Вывод напрашивается сам собой: признай княжеское происхождение Рюрика, признай сведения русского летописания о призвании правителя на опустевший престол, и исчезает безродный Рюрик неустановленного происхождения откуда-то со Скандинавского полуострова, а вместе с ним исчезает возможность продолжать ставшие такими привычными рассуждения не то о защитниках по договору, не то о таинственных завоевателях, невесть откуда набравших сил для завоевания гигантских просторов от Ильменя до Днепра.
Но нас-то почему волновать эти заботы? Что нам все-таки важнее: судьбы родной истории или обжитые за долгое время догмы, которые за двести с лишним лет так и не раскрылись как живая история. И никогда не раскроются, поскольку и идея завоевателей, и идея защитников по договору выросла из шведской мифологизированной историографии XVII–XVIII вв. С распространением в XVIII в. в российском обществе идей западноевропейской историософии доверие к древнерусскому летописанию было, как известно, подорвано, а для толкования такого события, как призвание князя Рюрика, стали привлекаться истории завоевания Англии саксами, т. е. история Хенгиста, или история образования герцогства Нормандия, т. е. история Роллона, и возникли вышеназванные подходы: Рюрик как завоеватель и Рюрик как наемник по договору. Одновременно в некую туманность превратилась проблема обоснования легитимности правителя в древнерусской истории.
В последнее время усилилось размежевание между сторонниками названных подходов. Сторонники идеи завоевания выступают с критикой теории договора, указывая, что все приводимые, например, Е.А.Мельниковой примеры из западноевропейской истории для подкрепления своей теории Рюрика как наемника по договору, т. е. примеры договоров с Альфредом Великим, Карлом Простым и Роллоном, совершенно необоснованны. Договор норманнов с Альфредом Великим – международный договор о разделе территории, а не приглашение князя, история с Роллоном также не соотносится с летописным Сказанием (Стефанович П.С. «Призвание варягов в Новгород: был ли договор князя и населения». «Новгородика-2010», 20–22 сентября 2010. Доклад прозвучал на Пленарном заседании 21 сентября, в Новгороде). Полностью согласна с приведенной точкой зрения: все попытки Е.А.Мельниковой с помощью параллелей из западноевропейской истории подтвердить свою концепцию Рюрика как наемника по договору неубедительны.
Одновременно сторонники концепции договора критикуют идею завоевания, скрытую за Сказанием о призвании Рюрика с братьями, которая подкрепляется ссылками на сюжет о Хенгисте. Так, у В.Я. Петрухина читаем: «Разные исследователи возводили легенду о призвании варягов к легенде о призвании саксов в Британию… Однако англосаксонская легенда не содержит мотива внутренних распрей: бриттам грозили «внешние» враги. Кроме того, призваны были два брата, носящие заведомо мифологические, а не реальные имена. Вместе с тем эпическая формула призвания в «великую и обильную землю» указывает… на общий мифологический источник» [76] . Не могу не согласиться и с этим автором: сходство лексических оборотов не может служить убедительным аргументом для отождествления Сказания о призвании Рюрика с англосаксонской легендой о призвании саксов. Источники описывают совершенно различные ситуации в древнерусской истории и в истории Англии.
Ввиду того, что исторические параллели, используемые в российской историографии для толкования Сказания о призвании Рюрика еще с XVIII в., явно начинают давать сбой, предлагаю вводить свежие силы и для сравнительного анализа со Сказанием о призвании начать использовать историю призвания Генриха Плантагенета и историю призвания шлезвиг-гольштейнского Карла-Петера-Ульрика, или Петра Федоровича. В самом деле, чем Генрих Плантагенет хуже Роллона или Хенгиста?Наследование власти в Скандинавии
Сторонники норманнистских концепций так настоятельно убеждают нас в том, что древнерусский институт княжеской власти принесен скандинавами – не то по договору, не то по завоеванию, что вполне уместно посмотреть, а как обстояло дело с институтом королевской власти в скандинавских странах, например, в шведской истории, коль скоро нас уверяют, что именно Средней Швеции следует отдать первенствующую роль в деле установления княжеской власти на Руси? Две означенные норманнистские концепции: «Рюрик – князь по договору» и «Рюрик – завоеватель» – позволяют предположить, что в историях скандинавских стран королями становились именно на основе этих двух моделей: либо по завоеванию, либо на основе договора по найму короля. Поэтому обратимся к ранней истории скандинавских стран на примере шведской истории. Но если кто-то думает, что жители тех стран, которых многие в наши дни представляют поголовно в виде сумбурных викингов, жили по принципу: кто палку взял, тот и капрал, то того ожидает разочарование. Исландские королевские саги – важнейший источник по истории Скандинавии – дают нам обильный материал, показывающий, что важным организующим принципом институтов власти в скандинавских странах, начиная с яиц Леды, был рассмотренный выше династийно-родовой принцип, где в том числе матрилатеральная традиция играла важную роль. Сага об Инглингах, открывающая свод Снорри Стурлусона «Круг земной», собственно, и посвящена описанию того, как утверждалась в Скандинавии власть. Легендарные основатели династий – боги Один, Ньерд, Фрейр – «пришлые» родоначальники, от которых вели свое происхождение последующие королевские роды Дании, Норвегии, Швеции.
Согласно легенде, божественный «праотец» Один, по своему «этническому» происхождению – выходец из Азии, из страны, которая находилась: «… недалеко от Тюркланда (Tyrklands). Там у Одина были большие владения. В те времена римские хевдинги ходили [походами] по всей земле и подчиняли себе все народы, и многие хевдинги бежали из-за этих войн из своих владений. Но так как Один был провидцем и колдуном , он знал, шо его потомство будет жить в северной части земли . Тогда посадил он своих братьев Be и Вили [правителями] над Асгардом, а сам пустился в путь, и с ним все дии и много другого народа. Он отправился сначала на запад в Гардарики, а затем на юг в Саксланд. У него было много сыновей. Он завладел землями во многих местах в Саксаланде и поставил там правителями своих сыновей. Затем он отправился на север, к морю, и поселился на одном острове. Это место теперь называется Одинсей на Фьоне» [77] .
Т.Н. Джаксон поясняет, что под топонимом «Тюркланд» следует понимать Малую Азию и близлежащие земли. Само название «Турция» было употреблено впервые автором одной хроники крестоносцев в 1190 г. в применении к землям, захваченным тюркскими племенами в Малой Азии, где ими был создан целый ряд княжеств – эмиратов. С конца XI в. и в течение всего следующего столетия Малая Азия была ареной борьбы за верховенство между тюркскими политическими образованиями, византийскими войсками, крестоносцами – ситуация, перекликающаяся с картинами, изображаемыми С. Стурлусоном, причем получается, что сам топоним был достаточно новым в его время.
Если абстрагироваться от мифопоэтической формы рассказа, то в нем имеется немало материала, который иллюстрирует логику правового сознания того времени и традиции, с позиций которых регулировались отношения между прибывшими «со стороны» правителями и местными конунгами. Так, например, легитимность «пришлой» легендарной династии Скьелдунгов, от которой, согласно сказанию, произошли последующие династии датских королей, обосновывается мифом о женском божестве Гефьон (Gefjon) – посланнице Одина, который отправил ее на поиски новых земель. Согласно мифам, изложенным Снорри Стурлусоном, Гефьон отправилась на север и прибыла к конунгу Гюльфи (Gylfe), который правил в той стране, которая, как отметил Снорри, «сейчас» (т. е. в его время) называлась Свитьод (…i det landet, som nu heter Svitjud). Конунг пообещал Гефьон отдать столько земли, сколько она сможет опахать плугом. Гефьон вступила в связь с местным «великаном», родила от него четырех сыновей, превратила их в волов и, составив из них гигантскую упряжку, отрезала плугом часть земли от владений Гюльфи. «Отрезанное» владение превратилось в остров, известный сейчас как остров Зеландия. После этого она вступила в связь с сыном Одина Скьелдом, и их потомство положило начало легендарному роду Скьелдунгов.
Получается, что идея предельна ясна: пришельцы, от которых пошла новая династия, получают легитимность только через урегулирование отношений (здесь – через брак) с местными «хозяевами земли». Глубокой древностью отдает мысль о том, что ролью связующего звена наделяется обожествленная женская ипостась, потомство которой и становится законными правителями страны, хотя последующий счет родства и ведется по отцовской линии. Из этого примера видно, что для средневекового сознания родовая принадлежность являлась необходимым обоснованием легитимности правителя, что было особенно важно для «пришлой» династии.
Наиболее типично проявлялась традиция наследования власти по материнской линии в случаях не только прихода правителя «со стороны», но и призвания правителя «со стороны», что было очень распространенным явлением в истории всех европейских монархий. Поиски правителя за пределами страны, но, как правило, в системе генеалогических связей, предпринимались тогда, когда представители правящего рода находящейся у власти линии вымирали, преемственность власти пресекалась, наступал кризис власти, беспорядки и междоусобицы. Тогда в отсутствие прямых безусловных наследников по мужской линии в действие вступала матрилатеральная традиция: призывалось потомство от представительниц данного правящего рода, отданных замуж в другие правящие дома.
Вот несколько примеров из шведской истории. Первым шведским правителем, в исторической достоверности которого современные шведские историки не сомневаются, считается король Эрик Победоносный / Сэгерсель. Его род правил в течение более чем ста лет. Но к концу 60-х годов XI в. со смертью короля Эмунда Старого вымерли все его прямые наследники мужского пола, и возник острейший кризис власти.
Для преодоления возникшего кризиса власти влиятельные люди страны решили использовать традицию женской линии наследования и послали к соседям в Гетарике, где была замужем дочь скончавшегося конунга Эмунда Старого. Муж этой свейской принцессы по имени Стенкиль был избран королем в Свеярике [78] . Стенкиль был знатного происхождения, но как будто не королевского рода. Однако как муж урожденной принцессы, согласно старинному обычному праву, мог занять конунгский престол. Несколькими десятилетиями позднее точно таким же образом был провозглашен конунгом свеев зять Стенкиля по имени Блот – Свен, знатный человек, получивший право на конунгский титул благодаря браку с принцессой, одной из дочерей Стенкиля [79] .
Конунг Стенкиль скончался в 1066 году, и вновь прежний порядок пришел в расстройство, согласие между различными группировками нарушилось, кандидаты в конунги сменяли один другого, но все попытки найти достойного престола из ближайшего родственного окружения потерпели неудачу. В эти смутные времена свей призвали некоего Анунда из Гардарики. Анунд прибыл в Упсалу, где и был одобрен тингом свеев. Он находился в Упсале пять лет, после чего разразился конфликт. Анунд был христианином, а свей желали иметь короля-язычника, который осуществлял бы сакральные функции, руководил ритуалами жертвоприношений в традициях культа предков, обеспечивая жизнедеятельность и благополучие социума, им возглавляемого. Анунд был изгнан, и дальнейшая его судьба неизвестна.
Для нас он интересен тем, что он был правителем, приглашенным «со стороны», и несмотря на скудость материалов о нем, мы можем на его примере выявить некоторые моменты функционирования данного феномена. Общий фон понятен – политический кризис, нестабильность, нарушение преемственности власти. А вот какими конкретными доводами руководствовались выборщики кандидата в конунги, ответить сложнее. Шведский литератор и историк Оке Ольмаркс, много работавший с переводами раннесредневековых скандинавских источников и составивший «Древнескандинавский лексикон», привел в одной из своих работ высказывание, приписываемое Анунду Гардарикскому. Вероятно, выступая перед тингом в Упсале, Анунд сказал: «Матушка моя – от плоти и крови Шетконунга и Сэгерсэлля», т. е. подчеркнул свое генеалогическое родство с угасающим королевским родом и свое место в нем через родство по женской линии [80] .
Ссылка Анунда на свою принадлежность к конунгскому роду свеев по материнской линии позволяет предположить, что он был рожден одной из свейских принцесс, отданных замуж в Гардарике, и жил там как бы в династийном резерве до востребования его материнской родней в условиях кризиса власти.
Есть еще один момент, на котором хотелось бы заострить внимание – это природа конфликта между кандидатом на свейский престол Анундом и тингом – собранием свеев, которое потребовало от Анунда принятия их веры для того, чтобы выступать главой сакральных ритуалов. Подобное требование носило универсальный характер: во все известные времена и у всех известных народов правитель обязан был принадлежать к сакральной системе руководимого им общества. Атеизм эпохи Просвещения притупил у нас понимание данной проблемы и породил профанную простоту подхода при анализе механизмов преемственности власти во времена первобытности и раннего Средневековья.
Традиция наследования по материнской линии содержала также возможности для лица некоролевской крови получить королевскую власть, например, править от лица потомства, рожденного в браке с урожденной принцессой. Так получил верховную власть известный шведский правитель Бирье-ярл (ум. 1266). В середине XIII в. выродилась и сошла на нет очередная королевская линия. В 1250 г. умер король Эрик Эрикссон (1216–1250), описываемый в хронике как скорбный умом, к тому же шепелявый и хромой. Он умер бездетным, и чтобы избежать беспорядков и претензий со стороны претендентов многочисленных боковых линий, влиятельные люди страны постановили и в этот раз использовать традицию наследования по женской линии. У покойного конунга Эрика была сестра – принцесса Ингеборг – замужем за вышеупомянутым Бирье-ярлом, лицом некоролевской крови, но влиятельным и знатным человеком («earl» в английской традиции, т. е. представитель родовой знати), с которым у нее было несколько детей. Один из них, малолетний Вальдемар и был провозглашен королем, будучи законным наследником престола по линии своей матери, принцессы Ингеборг. Бирье-ярл стал правителем при своем 12-летнем сыне Вальдемаре и правил благополучно 16 лет, не выпуская власть до самой своей смерти в 1266 г. Он был деятельным и способным правителем. И хоть Невская битва не относится к числу его удач, но в остальном Бирье-ярл оставил заметный след в шведской истории, при нем был проведен ряд серьезных реформ, создан знаменитый судебник с нормами об объектах неприкосновенности, т. е. неприкосновенности жилища, церкви, женского достоинства (наказание за изнасилование или похищение), тингов (здесь – судебных собраний). Он считается основателем Стокгольма. Но если бы так случилось, что во время его правления «убиен бысть» от кого-нибудь его сын Вальдемар, то любой отпрыск хоть с каплей королевской крови мог бы явиться к Бирье-ярлу, сказать: «Ты – не рода конунгского», – и изгнать Бирье или скорее всего лишить его жизни. Бирье-ярл все свое многолетнее правление был правителем без титула «конунга», поскольку он не являлся им по рождению и не короновался конунгом в рамках определенных традиционных ритуалов. Тем самым мы хотим напомнить, что лицо некоролевской (некняжеской) крови могло получить королевские (княжеские) полномочия, но только при соблюдении определенных условий. Одно из таких условий мы продемонстрировали выше на примере Бирье-ярла: полномочия верховного правителя, приобретенные через отцовское опекунство над сыном, рожденным от представительницы королевского / княжеского рода и являющимся, в силу этого, естественным наследником королевской власти. Титул короля такое лицо не получало, осуществляя верховную власть только с титулом правителя. Подобных правителей в истории, например, Швеции было несколько. Лицо некоролевской (некняжеской) крови могло также быть провозглашено королем (князем), также с помощью церемонии усыновления / удочерения данного лица представителем королевского рода. Примером может послужить правление последних представителей династийной линии, которая пошла от Бирье-ярла и принцессы Ингеборг. Эта линия продержалась на шведском троне более ста лет, но также сошла на нет и оборвалась. Последние десятилетия правления ее представителей в лице короля Магнуса Эриксона (1319–1364) и его сыновей – принцев Эрика Магнуссона (1356–1359) и Хокана Магнусона (1340–1364) прошли в жестокой борьбе между королем и его родными сыновьями, борьбой, перераставшей периодами в настоящую войну, осложнявшуюся нападениями войск датского короля и вмешательствами соседей из-за моря, из северонемецких городов. Это был период длительных кровавых междоусобиц, когда «род восставал на род», брат на брата, сын на отца, страна распадалась и дробилась на мелкие враждующие области, различные группировки знати перехватывали друг у друга власть, внутренние распри втягивали в борьбу соседних королей – датского и норвежского, в стране свирепствовала эпидемия чумы. В конце концов, оппозиция королю Магнусу внутри Швеции настолько усилилась, что и он, и его сын Хокан, который на короткое время провозглашался королем, были низложены, а влиятельные люди страны отправили за море, в Мекленбург, представительное посольство просить в шведские короли сына герцога Мекленбургского – Альбрехта. Какими основаниями руководствовались при этом? А той же традицией наследования по материнской линии.
Дело в том, что матерью молодого герцога Альбрехта Мекленбургского была шведская принцесса – сестра злополучного короля Магнуса – Эуфемия. Сын шведской принцессы был законным кандидатом на шведский престол. Но в данной конкретной ситуации начинают просматриваться и другие побудительные мотивы, которыми руководствовались, призывая правителя «со стороны», помимо чисто физического отсутствия наследника власти. Это непримиримые противоречия между различными группировками внутри страны, когда к кандидату «извне» прибегают как к нейтральному фактору, способному уравновесить противоборствующие интересы. Но основанием для приглашения такого кандидата все равно являлась его принадлежность к системе генеалогических связей, т. е. его родство с правящим домом по той или другой линии, а не просто приглашение «иноземца» к «туземцам».
Однако что касается Альбрехта Мекленбургского, то он не оправдал возлагаемых на него надежд. Годы его правления (1364–1389) – это годы нарастающей анархии и произвола в Швеции, годы дальнейшего разорения экономики страны. Найти выход из сложившейся ситуации было не так просто, если в стране отсутствовала стабильная династия с безусловными в рамках данной династии кандидатами на престол. Шведский король Хокан, свергнутый в пользу Альбрехта, скончался в 1380 г. Его сын Олав, рожденный от брака с датской принцессой Маргаретой, умер в 1387 г. Чтобы разрешить кризис, шведская знать в очередной раз обратилась к традиции наследования власти по материнской линии, которая за тысячелетия развития потестарной культуры аккумулировала в себе достаточно богатый опыт, позволявший восстанавливать обрушившиеся основы здания власти в самых неблагоприятных обстоятельствах.
Посольство было направлено к королеве Маргарете – призвать ее на правление в Швецию как вдову шведского короля, хоть и свергнутого, но вступившего на престол соответственно законам наследования шведской короны. Здесь следует сказать, что в тот период кризис власти по причине отсутствия наследников поразил и два других скандинавских королевства – Данию и Норвегию. Упомянутый выше шведский король Магнус в бытность его шведским кронпринцем еще в детском возрасте был «призван» в короли Норвегии, поскольку был сыном норвежской принцессы и, в силу этого, законным наследником норвежского престола по линии своей матери. Соответственно, сын Магнуса – Хокан унаследовал как норвежский, так и шведский престол и был провозглашен королем Норвегии, а позднее – королем Швеции.
Ничего необычного в этом нет: одно физическое лицо может выступать в роли нескольких юридических лиц. Так, сын Хокана и датской принцессы Маргареты – Олав – был еще в детские годы провозглашен датским королем как сын урожденной датской королевны, а со смертью Хокана – норвежским королем, наследуя своему отцу. В 1387 г. внезапно умирает малолетний Олав – и власть над Норвегией и Данией просто сваливается на руки вдовой королевы Маргареты. А тут подоспевают и послы из Швеции: «Принимай, матушка, и шведскую корону! Полной госпожой и хозяйкой у нас будешь!» («Sveriges fullmäktiga fru och rätta husbonde»). Маргарета соглашается. Так создается союз трех скандинавских королевств, оформившийся постепенно как Кальмарская уния и под этим названием вошедший в историю.
Период Кальмарской унии дает яркие примеры того, как матрилатеральная традиция наследования власти использовалась политическими кругами не только в качестве средства прекращения внутридинастийных распрей, но и как гибкий механизм преемственности власти в межмонархических союзах.
Итак, цепь трагических событий привела к тому, что в руках одного лица оказалась власть над тремя скандинавскими королевствами. Маргарета и ее сторонники попытались утвердить унию на стабильных основах. К чему пришла политическая мысль трех королевств? Маргарета была вдова и бездетна. Матримониальных планов, по всей видимости, не имелось, поэтому для создания стабильной потестарной основы в союзе трех королевств предприняли следующее.
У Маргареты была племянница Мария, дочь ее старшей сестры Ингеборг и урожденная герцогиня Мекленбургская. Мария была замужем за герцогом Померанским – Вратиславом. От этого брака был сын Богуслав (в шведской транскрипции Буги слав). Данный внучатый племянник по женской линии был усыновлен своей двоюродной бабкой Маргаретой и провозглашен наследным принцем в трех королевствах под именем короля Эрика. Собственно, и с шведским, и с норвежским королевскими домами молодой герцог Богуслав был связан собственными близкими кровными узами. Его дед по матери, т. е. отец герцогини Марии, был младшим сыном уже упоминаемой нами в связи с Альбрехтом Мекленбургским шведской принцессы Эуфемии, родной сестры шведского (и норвежского!) короля Магнуса. Иначе говоря, по материнской линии герцог Богуслав был также и внучатым племянником шведского короля, что делало его законным наследником шведской и норвежской корон.
Традиция наследования по материнской линии использовалась создателями Кальмарской унии и в том случае, когда потребовалось заменить короля Эрика, налоговая политика которого вызывала недовольство, и найти ему преемника. Выбор пал на молодого герцога Кристоффера Баварского (1441–1448). Он имел бесспорные наследственные права на объединенный престол трех скандинавских королевств по линии своей матери – герцогини Катарины Померанской, родной сестры герцога Богуслава и, соответственно, тоже внучатой племянницы Маргареты и других скандинавских монархов, от которой ниточка матрилатерального родства протянулась еще далее от скандинавских стран, в глубь европейского континента.В этом выборе можно усмотреть определенный стереотип логики: для государственных союзов более широкого масштаба желательно было избирать монарха из более отдаленных уголков генеалогической системы родства (но именно в лоне системы родства, а не на «рынке по найму»), поскольку кандидат «со стороны» нейтрален относительно всех членов такого союза, в чем видится залог более стабильного правления. И возможно, что Кристоффер Баварский стал бы таким гарантом для Кальмарской унии, но снова вмешалась судьба: безвременная смерть оборвала жизнь молодого короля Кристоффера, и все опять «смешалось» в королевских домах Скандинавии.
Все эти генеалогические подробности важны для понимания механизма европейской (да и не только европейской!) потестарной наследной традиции, где правители-монархи были генетически связаны с обладателями власти предыдущих периодов и где генеалогическое родство, как реальное, так и формальное (например, через брак или усыновление) играло важную организующую роль, выступая юридически объективной основой организации института верховной светской власти и обоснованием права на власть. Поскольку этот механизм был некогда порожден идеей харизмы, или «священного мандата», которым архаичное сознание наделяло обладателей верховной власти, то вера в сакральность наследного правителя становилась всеобщим принципом соционормативной культуры в древности и Средневековье, что определяло и особое отношение ко всем атрибутам божественной власти, включая и титулатуру. Поэтому вполне естественной динамикой развития было то, что со времени утверждения церкви как института ей были приданы полномочия «венчать» на власть кандидата в верховные правители и наделять его сакральной легитимностью даже в тех случаях, когда его родовая связь с генеалогической системой терялась во мраке времен.