Шрифт:
Вселяются
Комод был такой огромный и пузатый, что никак не мог протиснуться в дверь. Дверь жалобно скрипела, просила о помощи. Но её заглушал женский голос, такой же скрипучий и тонкий, как дверной, только раз в десять сильнее. Испугавшись этих голосов, комод немного поджал живот и наконец всей своей громадой ввалился в коридор. «Уф!» Минутку постоял на всех четырёх пузатых ножках и двинулся дальше. За ним полез сундук. За сундуком шифоньер.
Комната была рада новым жильцам. Она приветливо распахнула обе
Это всегда ужасно интересно, когда в квартиру въезжают новые люди. Алёшка стоял в коридоре, откуда лезли вещи. Его не интересовали сундуки и шифоньеры. Поскорей хотелось узнать, какие люди теперь будут жить с ними в одной квартире.
На лестнице показался важный диван с двумя огромными валиками. Он был сердитый, надутый, недовольный, что его величество потревожили и сдвинули с прежнего насиженного места. Неожиданно из-под дивана вынырнул мальчишка, вбежал в коридор и остановился перед Алёшкой. Глаза у мальчишки чёрные, круглые, блестящие, точь-в-точь пуговицы с маминого шёлкового лёгкого платья. И вообще весь он чёрный-пречёрный. Почти как негритёнок.
Мгновенье ребята глядели друг на друга, не шевелясь. Потом Алёшка широко улыбнулся, а черноглазый молча подмигнул ему и побежал по коридору, чтоб раньше дивана попасть в комнату. Не было сказано ни слова, но оба поняли, что предварительное знакомство уже состоялось.
Вслед за диваном показалась и обладательница голоса, что раз в десять громче дверного. Большая, полная. Круглое симпатичное лицо никак не вязалось со скрипучим голосом. Казалось, что голос живет отдельно от этой женщины. «Мать чёрного», — понял Алёшка, потому что на лице блестели такие же два круглых пуговичных глаза, только побольше. Если те от маминого платья, то эти от уличного жакета.
— Здрасте, — сказал Алёша.
— Здравствуй, мальчик, — улыбчиво произнесли мягкие губы, но тотчас же голос снова стал металлическим и визгливо потребовал, чтобы люди, тащившие диван, не отбили у него ножку, или что-то там ещё, что вообще возможно отбить.
Алька (так ребята в доме звали Алёшу) вылетел на лестничную площадку и ворвался в соседнюю квартиру.
— Ероша, Ероша, вселяются! — крикнул он радостно.
Ерошка, босой, в одних трусах, гладил взрослую мужскую рубашку.
— Айда поможем вещи таскать, одевайся! — и Алька выключил электрический утюг.
А вещи всё лезли и лезли вверх по лестнице. И просто невозможно было представить, как они сумеют разместиться в одной комнате.
Ребята подбежали к грузовику с вещами во дворе.
— Тётя, мы вам поможем таскать, — улыбаясь, сказал Алёша матери черноглазого.
Тётя недоверчиво оглядела Ерошкины босые ноги и особенно две дыры на майке-безрукавке.
— Мы ваши соседи, — продолжал Алёша.
Тётя кивнула и дала Альке круглую плетёную корзину, повязанную платком: «Не стукни! Не урони!», а Ерошке — большую цинковую ванну: «Не ударь! Не погни!» И ребята пошли по лестнице.
Ванна была огромная и ужасно крикливая. Она железно гремела на все пять этажей подъезда, будто её хулигански избивают, хотя Ероша только слегка задел ею перила. И то случайно.
— Майку не можешь зашить? Новые люди въезжают, а он сверкает дырками. Хорош сосед! — начал Алька, но вдруг замолчал и толкнул Ерошу в бок. Навстречу им спускался с лестницы тот, чернущий. Глянув пуговичными глазами на ванну и корзину, усмехнулся:
— Ого, уже и вас нагрузила. Это она умеет.
Ребята поняли, что он о матери.
— Нет, мы сами попросили.
— Сами? — удивились пуговицы с шёлкового платья. — Охота тяжести таскать!
Мальчишка присвистнул, лёг животом на перила, задрал ноги и поехал вниз. От его толчка ванна опять заорала истошным голосом и уже никак не могла успокоиться до самой лестничной площадки.
Во дворе плотный и коренастый мужчина средних лет размахивал такой же плотной и коренастой палкой, как он сам.
— Вот видите, товарищи-граждане, — громко обращался он к женщинам, вышедшим поглядеть на новых жильцов, — с виду я человек. Руки, ноги, голова, всё нормально. А копни меня поглубже — инвалид. Имею пенсионную книжку, — и он полез в нагрудный карман.
Но никто его поглубже копать не собирался, и поэтому книжку глядеть не стали. Поверили на слово.
— При своём нормальном виде, — продолжал коренастый, — ни одной вещи поднять не могу. Вынужден нанимать людей. Платить из пенсии последние копейки. А какие теперь пенсии? Пшик, а не пенсии! Не уроните! — тут же грозно приказал он двум мужчинам, снимавшим с грузовика деревянную кровать и зебристо-тигристый матрац.
— Не горюй, сосед, поможем! — сказал дядя Петя, шедший домой с работы, и подставил свою широкую рабочую спину.
— Ой, папка, тебе ж нельзя! — испугался Ероша, увидя отца с ношей на спине, — давай лучше я!
— Ничего, сынок, донесу. А ты возьми ещё что-нибудь. Люди вселяются, помочь надо.
Дядя Петя нёс кровать, двое мужчин несли матрац, а сзади них вышагивал вверх по лестнице коренастый мужчина и нёс… свою палку.
А потом черноглазый видел, как дядя Петя, что притащил кровать в их комнату, долго стоял в коридоре, будто прилипнув к стене, и никак не мог отдышаться.
— Пап, тебе плохо? — кинулся к нему Ероша.
— Что ты, сынок? Не волнуйся, — бодро ответил дядя и отлип от стены.
«А мой пять таких кроватей пронесёт, и ему хоть бы что, только шея красная станет, как помидор», — подумал черноглазый.
Чудные
Когда все вещи были перетасканы и заполнили не только комнату, но и коридор и часть кухни, мальчишки решили, что пора официально знакомиться.
Алька протянул руку черноглазому:
— Алексей.
Ероша тоже протянул: