Про Герку и чудных
Шрифт:
Помолчали.
— Ох, и хохочешь ты! Наверно, в космосе слышно, — разрядил обстановку Алёша.
— А чо?
— А то, что к себе в комнату придёшь, не вздумай так орать. Эту неделю тётя Людмила в ночную смену и сейчас спит. А из вашей комнаты у неё всё слышно. Разбудишь.
Герка вдруг разозлился и стал огрызаться:
— А на кой ляд мне твоя тётя Людмила! У меня своих хватает. И что вы мне приказываете? Подумаешь, начальники! Командуют! Я в собственной квартире что хочу, то и делаю.
Он стоял посреди комнаты, слегка расставив ноги, чернущий, плотный, коренастый и ужасно знакомо размахивал руками.
— Квартира твоя, а за стенкой, между прочим, тоже люди живут. Вот будет тётя Людмила в дневную, ори сколько хочешь.
— Да что она царевна или министр твоя тётя?
— А она такая же моя, как и твоя. И не царевна и не министр, а просто соседка, на заводе работает. А когда она во вторую, мы за её Алёнкой в детсад ходим. По очереди. И тёте Наше на базар ходим. И пол моем. Разве трудно?
— Да кто они вам все? Чужие же люди!
— Какие чужие? Что они фашисты, что ли — чужие! Они же в нашем доме живут. Соседи.
— А какое вам дело, кто в вашем доме живёт? Тут мильон людей. И вы каждому на базар ходите, сумасшедшие?
— Не каждому, а кому трудно. Твой отец инвалид, и ему сходим.
«За поллитром», — подумал Герка и усмехнулся.
— Мало ли инвалидов в доме, и вы всем ходите?
— Мы не всем, а тем, кто в нашем подъезде.
«Чудные они тут какие-то, — ещё раз подумал Герка, когда выходил из комнаты. — Про такое только писатели в книжках пишут, а они тут в доме завели. Ох, и чудные!»
Кубыш
В комнате, коридоре и кухне невозможно было повернуться от поселившихся вещей. Герка еле протиснулся между сундуком и мотоциклом.
Отец стоял у комнатной двери и врезал в неё английский замок. Двери было ужасно больно. Она дрожала и скрипела, будто плакала, но тихо-тихо, потому что была терпеливой. Если бы дверь умела по-человечески говорить, она сказала бы:
«Люди, добрые люди, почему вы не верите друг другу? Зачем вы придумали такие ужасные вещи — замки? Неужели нельзя жить без них? А может быть, вы просто не знаете, как без замков свободно, радостно и легко? Прикрывайте меня плотней, и я никогда не откроюсь сама, если не надо. Я ведь всё понимаю, хоть и деревянная. А замки… это так больно…»
Но дверь не умела по-человечески говорить. И стамеска всё глубже и глубже врезалась в её тело.
У Геркиной матери, Валерии Константиновны, было недовольное лицо:
— Нет уж, сделайте это для моего спокойствия, повесьте замки, — говорила она в кухне Алёшиной маме. — У вас что-нибудь пропадёт, вы на нас подумаете, раз двери не запираются. А мы люди честные.
Герка посмотрел на обе двери, за которыми жили новые соседи. Замков нигде не было и петель для замков тоже не было. Протиснулся между вещами к входной. Здесь замок был.
— Ну, как это можно не запираться, когда в квартире чужие люди живут?! — начала мама возмущённо бубнить отцу.
— А что они фашисты, что ли? Они в нашем доме живут. Соседи. Какие же чужие? — вдруг ввернул Герка. Он и сам не знал, почему повторил Ерошкину фразу.
Родители удивлённо посмотрели на сына. И тут он выпалил им про домовую библиотеку. Что ключ лежит в почтовом ящике, приходи сам и бери книги, когда дома никого нет.
— И не ходи туда и не связывайся с ними, слышишь? — испуганно замахала руками мать. — Куда мы попали? Это какой-то сумасшедший дом!
А коренастый пенсионер Степан Васильевич молчал и только хитро усмехался. Шея его от напряжения стала красной, как помидор. Стамеска всё глубже впивалась в дрожащую дверь.
— Сходишь в старый дом, принесёшь мою… — обратилась мать к Герке.
— Некогда, — и Герку как ветром сдуло из квартиры. Он даже не дослушал, что именно ему нужно принести.
Ржавый пузатый замочище долго качался в клямке сундука, занявшего полкоридора. А Герка только на дворе почувствовал, что защипала коленка. Задрал штанину — ссадина… Опять об него треснулся, и тут мешает, — и Герка представил, как сейчас качается эта важная стопудовая железина. Потёр коленку. Болит. Подошёл к лестнице, прислушался, не кричит ли мать, не идёт ли за ним. Тихо. Куда пойти? В старый дом на Дальнюю улицу? То есть он совсем не старый, а совершенно новый, недавно построенный, пятистенный, но всё равно теперь он назывался старым. Нет, туда нельзя. Не хотелось встречаться с теми ребятами, что жили с ним на Дальней. Перед отъездом почти у каждого он занимал деньги. А теперь потребуют: отдай! А отдавать пока неохота. Жалко. Очень уж круглая сумма получилась! Десятка! Это же целые сто рублей, если считать на старые деньги. Долго копил. А теперь не будет же он из-за долгов менять эту новенькую бумажку?! Шиш! Он, конечно, отдаст долги, но только потом. А пока сам пришил к штанам потайной карман и положил туда своё богатство. Лежит десяточка, и будто нет её, никому не видна. Только чуть-чуть похрустывает, если рукой надавишь. Лежит неразменная. А в обычных карманах мелочь. Скоро на рубль наберётся. Герке кажется, что теперь он стал солидным, важным, что все мальчишки лопнули бы от зависти, если б узнали, сколько у него денег. Каждый захотел бы с ним дружить, а не так, как сейчас, многие, на Дальней отворачивались. Задавалы! Знали бы, какой он богач! Что, не богач разве!
Герка выпятил живот и важно, медленно прошёлся по двору. Куда же всё-таки пойти? И его потянуло к чудным, в странную домовую библиотеку.
Прислушиваясь, не идёт ли по лестнице мать, Герка поднялся на свой этаж и вошёл в Ерошину квартиру.
В комнате громко разговаривали. Кроме Ероши и Альки, там был кто-то ещё. Герка прислушался. И вдруг ноги стали каменными глыбами — ни двинуть, ни шевельнуть.
— А его все Кубышом зовут, — гневно застучал прямо в Геркины уши голос. — Кубыш — от слова кубышка, понимаете? В кубышках деньги прячут. А он раз мальчишка, ну, значит Кубыш.
Герка узнал голос. Это говорил Виктор Башмаков — Башмак, который жил на Дальней улице. Надо было бежать, сейчас же, немедля, повернуться и бежать вниз по лестнице, по двору, дальше и дальше. Но этот голос не только отталкивал, он ещё и держал, как магнит.
— Он всё копит. В автобусах без билета — зайцем! А у родителей на автобус требует. Бабка у них плохо видит, попросит его в магазин сходить, так он сдачу скажет пятьдесят копеек принёс, а сам двадцать сунет. У ребят занимает, а отдавать — фюить! Накопил уже сотню новыми деньгами!