Про Лису (Сборник)
Шрифт:
Темно-вишневый шерстяной шарф. Как раз под его черное пальто и ее перчатки. Ничего особенного или примечательного. Если не считать того, что с обоих концов полотно было неаккуратно довязано нежно-розовой «девчоночьей» пряжей, купленной пять лет назад на какой-то текстильной ярмарке для будущего малыша. Тогда они еще не знали, что малышей будет двое. Просто он решил, что будет дочь. И Лиса целую неделю училась вязать на спицах. Потом клубки были заброшены куда-то далеко и надолго.
Они стоили друг друга. Объяснение в любви на салфетке. И нежно-розовая шерсть
Теперь эти дети досыпали в дороге время, что не доспали утром, когда Пианист выдернул их из постелей, чтобы успеть на первый же поезд до Бреста. К восьми они должны были приехать к дедушке. Чтобы отведать рождественский завтрак не позднее девяти утра.
Он просчитался совсем немного. Поезд опоздал на пятнадцать минут. И когда такси домчало их до небольшого особняка на другом конце города, возле самого моря, где выросла Лиса, стрелки часов показывали пять минут десятого.
Она сидела, закинув ногу на ногу, в глубоком кресле просторной столовой. Покачивала носком модной туфли и читала утреннюю газету. На столике рядом дымился кофе, а в ее руке — сигарета. У французского окна, выходящего на море, в большой золоченой клетке громко кудахтал попугай. К нему и кинулись с радостным воплем лисята.
Лиса подняла глаза от газеты и кивнула Пианисту.
— Подарки остались в шкафу?
— В пятом часу утра разворачивать подарки показалось не самой лучшей мыслью.
— Разве для подарков время имеет значение? — удивилась она. — Кофе будешь?
— Буду. Ты подумала?
Она молчала, пока поднималась из кресла, подходила к столу, наливала в чашку кофе, прислушивалась к спору детей у клетки и возмущенному воплю птицы. Потом, уже подавая ему напиток, проронила:
— Папа сказал, что не удивлен моему появлению в Сочельник без семьи и вещей.
— Посмотрим, что он скажет на появление твоей семьи без вещей на Рождество, — сдержанно ответил Пианист, усаживаясь за стол. — Кстати, где он?
— Вероятнее всего в гараже. Донимает старого Винсента.
Она снова закурила, вернулась в кресло и принялась наблюдать за лисятами.
— Старик все еще жив? Сколько ему? Девяносто восемь?
Она не ответила. Он отпил из чашки кофе и сообщил:
— Январь — подходящее время…
Лиса повернулась к нему и сделала глубокий вдох.
— Прости меня, пожалуйста.
— … для того, чтобы нам пожениться, — не поведя бровью, заключил Пианист и поднял на нее глаза, чтобы встретиться с ее изумрудным взглядом. — Ты не беременна, не толстая, давно не кормишь грудью, дети достаточно взрослые, от войны никого не убережешь, если она начнется, и нет ничего такого, что не могло бы подождать. Сразу после праздников.
— Я уж думала, ты никогда больше не заговоришь об этом, — ответила Лиса, как ни в чем не бывало.
Он чуть заметно ухмыльнулся и повернулся к ней всем корпусом. Несколько секунд оглядывал ее — от туфель до макушки с завитками, похожими на медную проволоку.
— Я понятливый, — ответил он. — Ты сказала, что не ко времени. Я подождал, пока время настанет. Чаще, чем раз в пять лет, делать предложение руки и сердца — прослыть навязчивым.
— Хорошо, что ты не отвел себе больший срок, — усмехнулась она. — Мне пришлось бы ждать еще дольше.
Пианист на мгновение задержал дыхание. Потом рванулся к ней из-за стола. И оказавшись на полу у ее ног, обхватил большими руками острые ее колени.
— Ну скажи мне, что я идиот, — негромко произнес Пианист, и даже голос его, казалось, улыбается. Если только голоса могут улыбаться.
Лиса приложила свои пальцы к его ладоням.
— Не стану. Если тебе недостаточно тех канатов, которыми ты привязал меня к себе, пусть будет еще и этот, — ответила она.
— Мне мало. Мне всегда будет мало.
С того самого дня, как он отвел взгляд от закрывающихся за ней ворот в шталаге. С того самого дня, как он думал, что потерял ее навсегда. Этот страх жил в нем незримо. Час за часом. Шаг за шагом. Рваться за ней и стоять на месте. Да, ему всегда будет мало канатов, цепей, собственных сил. Ему всегда будет мало ее.
Пианист вжался лицом в ее руки и тихо заговорил:
— Я, наконец, куплю тебе нормальное кольцо. Сегодня же. Платье… у тебя было такое… черт, я не знаю, как называется этот цвет. Как топленое молоко. С узкими рукавами. Ты надевала его с ниткой жемчуга на крестины. Такая добропорядочная жена и мать. Когда ты в нем, я хочу тебя так сильно, что едва дышу. Так что в церковь мы не пойдем. Это непристойно, думать о твоем животе и бедрах во время венчания. Детей отправим к Бернабе, они только рады будут. И запремся на несколько суток дома. Хочешь?
— Хочу, — кивнула она. — Только прошу тебя, пожалуйста… пусть не будет никакой музыки.
— Пусть не будет никакой музыки, — хмыкнул Пианист и рассмеялся: — Разве только если радио включится само собой. Но я обещаю тебе его выключить.
Лиса снова промолчала. Она знала, Пианист всегда будет выключать радио. До тех пор, пока она не попросит его об обратном, пока она не найдет в себе силы услышать его музыку.
Испанская новелла
Примечание: нашей Heather aka Kalix в день ее рождения!
Фотографии, выпавшие из старого альбома, сыплются на пол, словно бы осколки жизни. Частицы мозаики, из которой она сложена. Маленькие черно-белые фрагменты замершего на века времени.
Кадр с улыбчивой девушкой, ни цвета волос, ни цвета глаз которой не разглядеть. Что уж говорить об искорках внутри радужек и веснушках на капризном носу?
В тот день было ее первое выступление в кабаре. В тот день его ослепило. А на фотокарточке постановочная улыбка, концертное платье, которое он еще помнил — аляповато расшитое синими блестками. Но нет солнца в золоте волос. Она стоит, улыбаясь, с цветами в руках. День их начала всего лишь.