Про нашу семью
Шрифт:
— Ну, а в каком же мы классе?
— В шестом, — отвечал я.
— Не может быть! — Потом каждый обязательно обращался к папе и восклицал: — У вас уже такой большой сын?! Трудно поверить… Хотя очень на вас похож. Очень!
Маме тоже всегда говорили, что я на нее очень похож.
Поэтому я никак не мог составить о своей внешности какого-либо определенного мнения.
Мама была красивая, а о папе бабушка как-то сказала:
— Красавцем его, конечно, трудно назвать…
— И не называй, если тебе трудно! — ответил
— Я с этим не спорю, — сказала бабушка. — Что ты разволновался? Внешность для мужчин вообще не имеет большого значения.
«Действительно, не имеет», — думал я, видя, как все женщины, которые были в зале, по очереди подходили к папе и, стараясь сделать ему приятное, говорили, что я очень на него похож.
На меня в тот вечер тоже все обращали внимание. И не только потому, что я пришел с папой… Учительница литературы часто просит, чтобы мы все, ее ученики, были по возможности «яркими индивидуальностями». В том зале, украшенном плакатами и цветами, мне первый раз в жизни удалось быть таким, каким хотела меня видеть наша учительница: ни одного шестиклассника, кроме меня, в зале не было. И поэтому я почувствовал себя вполне яркой индивидуальностью.
Наконец все расселись… Я услышал свою фамилию и чуть было не вскочил, как на уроке. Но оказалось, что это папу избрали в президиум.
— Правильно! — сказала старушка, которая сидела рядом со мной. Лицо у нее было сердитое, глаза придирчивые.
От таких людей особенно приятно бывает услышать какойнибудь комплимент.
Другие, услышав нашу с папой фамилию, вслух ничего не высказали, но громко захлопали — и я понял, что они со старушкой вполне согласны.
«Как жаль, что мама и бабушка не видят всего этого! — думал я. — Конечно, я расскажу им… Но, во-первых, папа обязательно будет мешать. И даже если я буду что-то преуменьшать, он скажет, что я сильно преувеличиваю. А, во-вторых, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Это давно известно!»
Я первый раз в жизни слушал доклад! Он был коротким…
— Молодец! — с мрачным видом сказала старушка, сидевшая рядом. И кивнула в сторону трибуны, которую покидал докладчик. — Быстро управился.
А я бы мог слушать еще!
— Сейчас мы поговорим о лучших людях нашей больницы! — сказал председатель.
Все в зале притихли и слегка напряглись. Я тоже заволновался. Не за себя, конечно… За папу.
— Мы пригласили сюда наших бывших больных, — продолжал председатель. Пусть они скажут…
Я пристально огляделся, но не смог отличить бывших больных от просто здоровых.
— А кто тут… болел? — тихо спросил я у сердитой старушки.
— Ты что — не поймешь?
— Не пойму…
— То-то и оно! — сказала она. Помолчала… А потом губы ее немного разжались: так она, наверно, улыбалась.
К трибуне зашагал огромный мужчина. Мне показалось, что здоровее его в зале не было ни одного человека.
— Это Андрюша, — сказала старушка. И опять по-своему улыбнулась.
В разных концах зала тоже зашептали:
— Андрюша… Андрюша…
— Его тут все знают? — спросил я старушку.
— А как же! Он был совсем слабый. Совсем…
Я тоже знал об этом бывшем папином пациенте.
«Если бы удалось поставить его на ноги!» — говорил папа.
Ему удалось… Бывший больной стоял на ногах!
Трибуна была Андрюше по пояс. Он схватил ее обеими руками, словно хотел поднять и подбросить вверх.
— Я работаю! — заявил с трибуны Андрюша. — Я играю в хоккей! А потому, что есть на свете такие люди… Есть такой человек…
Я посмотрел в президиум и понял, о ком идет речь: папы не было видно. Он и раньше-то сидел там, на сцене, в самом последнем ряду, а теперь уж совсем пригнулся и скрылся за чьей-то спиной.
И еще двое бывших больных сказали, что с помощью папы они «второй раз родились». Я понимал, что им бы не хотелось больше рождаться с папиной помощью… Но все они смотрели на папу так, будто с ним были связаны каткие-то очень хорошие, радостные воспоминания. А ведь он, между прочим, их оперировал…
Я сидел и делал разные фантастические предположения:
«Вот если бы я учился на одни только пятерки (чего на самом деле никогда в жизни не будет!) и меня бы стали вдруг хвалить на школьном собрании, многим ребятам это бы не понравилось. Я уверен… А тут все врачи, медсестры и нянечки так улыбались, словно их самих за что-то благодарили. Почему? — думал я. — Наверно, потому, что они любят папу… И правильно делают. Разве можно его не любить?»
А потом был концерт. А потом были танцы… И снова к папе подходили женщины: они приглашали его танцевать. И я опять ужасно страдал оттого, что мама и бабушка не видят всего этого.
— Я не умею танцевать… — извинялся папа. — Пригласите лучше Андрюшу!
— К нему не пробьешься! — ответила папе молодая женщина в белом халате, которая в тот вечер, наверно, дежурила и забежала в зал на минутку.
К Андрюше, и правда, было трудно пробиться. Он больше всех танцевал, громче всех смеялся и разговаривал. Словно хотел доказать самому себе, что может все это…
Папа не стал унижать меня: он ни разу не взглянул на часы, не сказал, что уже пора домой, потому что мне надо спать или делать уроки. Мы пошли в гардероб вместе со всеми.
Когда мы спустились вниз и папа уже протянул номерок, к нему вдруг подбежал запыхавшийся мужчина в белом халате и что-то шепнул на ухо.
— Проводите, пожалуйста, моего сына… — попросил папа не то Андрюшу, не то сердитую старушку, не то кого-то еще. Все согласились меня проводить.
— Я останусь здесь… ненадолго, — проговорил папа. И побежал вслед за мужчиной в белом халате.
— Зачем он… остался? — спросил я.
— Для своего дела, — ответила старушка с придирчивыми глазами.