Проблемы международной пролетарской революции. Основные вопросы пролетарской революции

Троцкий Лев Давидович

По вопросу о том, когда начинать (вопрос о сроке), нельзя, разумеется, переносить чисто военное представление на вооруженное восстание. Государство, располагающее необходимой армией, может войну начать, вообще говоря, в любой момент. Во время самой войны вопрос о переходе в наступление решается командованием, разумеется, не по произволу, а с учетом всей обстановки, но учет чисто военной обстановки все же проще, чем учет обстановки революционно-политической. Военное командование имеет дело с вполне оформленными боевыми единицами, связанными преднамеренной тщательно-продуманной и проработанной связью, – командование как бы держит армию в кулаке. Разумеется, этого нет и не может быть в революции. Здесь боевые отряды не отделены от массы и могут развить ударную силу только в связи с наступательным движением самой массы. Революционное командование должно, следовательно, уловить ритм движения для того, чтобы правильно определить момент, когда можно перейти в решающее наступление. В связи с этим, вопрос назначения срока представляется очень сложным. Разумеется, обстановка может сложиться с абсолютной отчетливостью, когда у руководящего органа партии не может оставаться более и тени сомнения: пробил час, надо действовать! Но если такая оценка является за 24 часа до решающего момента, то призыв может запоздать, партия может оказаться застигнутой врасплох и, следовательно, неспособной овладеть движением, которое в таком случае может пойти навстречу поражению. Нужно, следовательно, по возможности заранее предвидеть приближение решающего момента, или, иначе сказать, нужно своевременно, сообразуясь с общим ходом движения и со всей обстановкой в стране, наметить срок для решающего удара.

Если, скажем, срок намечается через месяц или два, то за это время Центральный Комитет или руководящий орган партии дает партии необходимый разгон путем решительной агитации, которая ставит все основные вопросы ребром, и путем соответственной организационной подготовки, отбора и распределения наиболее боевых элементов и пр. Совершенно очевидно, что срок, назначенный за месяц, за два, а тем более за три или за четыре, не может иметь абсолютного характера, но тактика наша должна быть такова, чтобы она всем ходом своим проверяла правильность или неправильность намеченного срока по мере приближения к нему. Возьмем пример: политическими предпосылками

успешного вооруженного восстания являются поддержка боевого авангарда большинством трудящихся в решающих пунктах и областях страны и соответственная расшатка органов государственной власти. Допустим, что такое состояние приближается, но еще не наступило. Силы революционной партии быстро нарастают, но еще трудно констатировать, есть ли за нею необходимое большинство. Между тем, обстановка становится все более и более острой, вопрос о восстании надвигается, как практическая проблема. Как поступает Центральный Комитет партии? Он может наметить, например, следующий план: 1) раз влияние партии быстро растет, если судить по темпу последних недель, то можно надеяться, что в таких-то и таких-то главнейших пунктах страны большинство рабочих уже в ближайшие недели окажется на нашей стороне, – сосредоточим в таких решающих пунктах лучшие силы партии и допустим предположительно, что завоевание большинства потребует от нас еще месяца; 2) раз большинство важнейших пунктов на нашей стороне, то мы сможем призвать рабочих к созданию Советов Рабочих Депутатов, разумеется, при условии, что дальнейшая расшатка правительственного аппарата пойдет своим чередом. Допустим, что на создание Советов в важнейших центрах страны нам потребуется еще две недели; 3) раз в важнейших центрах и областях страны возникают Советы под нашим руководством, то следующим естественным этапом явится обще-государственный Съезд Советов. На это тоже нужно недели две-четыре. Совершенно очевидно, что в такой обстановке Съезд Советов должен только увенчать захват власти, иначе Съезд окажется пустышкой и будет разогнан, – другими словами, уже до момента Съезда реальный аппарат власти должен быть в руках пролетариата. Таким образом, восстание намечается через два – два с половиной месяца. Этот срок, вытекающий из общей оценки политической обстановки и ее дальнейшего развития, в свою очередь определяет характер и темп подготовительной военно-революционной работы по линии разложения буржуазной армии, по линии работы на железных дорогах, по линии создания рабочих вооруженных отрядов и пр. Мы даем вполне определенное задание подпольному коменданту города: в течение первых четырех недель сделать то-то и то-то, в следующие две недели детализировать и углубить работу так-то и, наконец, через новые две недели быть наготове к действию. Военно-революционная работа введена, таким образом, в рамки определенного срока с конкретно-поставленными частными целями. Этим устраняются та расплывчатость и выжидательность, которые могут оказаться роковыми; наоборот, достигается необходимая концентрированность усилий и соответственная решимость руководящих элементов, не только вверху, но и внизу. Тем временем политическая работа идет полным ходом. Революция развивает свою дальнейшую логику. Через месяц мы уже имеем объективную проверку: действительно ли партии удалось овладеть большинством рабочих в важнейших пунктах страны? Эта проверка может быть дана какими-либо выборами, поведением профсоюзов, уличными манифестациями, а, вернее всего, сочетанием всех этих методов и форм. Если мы убеждаемся, что первый этап был определен правильно, то этим самым намеченный нами для восстания срок получает уже серьезное подкрепление. В противном случае, если бы оказалось, что влияние наше, сильно выросшее за месяц, все же еще не обеспечивает за нами большинства, нам пришлось бы, очевидно, отодвинуть срок. Одновременно мы получим все новую и новую проверку того, насколько правящий класс растерян, насколько деморализованы войска, насколько вообще ослаб аппарат репрессии. Этими проверками определяется, в свою очередь, то, какая часть нашей подготовительной работы выходит наружу, а какая сохраняется в подполье. Организация Советов является дальнейшей возможной проверкой соотношения сил, а следовательно, и условий вооруженного восстания. Конечно, не всегда, не везде и не во всех случаях можно будет создать Советы уже за несколько недель до восстания. Весьма вероятна такая обстановка, при которой Советы смогут быть созданы только в процессе самого восстания. Но там, где их можно будет вызвать к жизни под прямым руководством нашей партии еще при господстве буржуазии, они явятся уже прямыми предвестниками ближайшего восстания. Тем самым срок уточняется все более. Центральный Комитет проверяет работу своей военной организации по всем ее отделам, подгоняя эту работу под политическую обстановку. Надо при этом иметь в виду, что военная организация, как таковая, всегда будет считать себя не готовой, исходя не из общей оценки обстановки и соотношения сил, а из оценки своих собственных военно-организационных достижений; но решает, конечно, общая политическая оценка, и в том числе оценка ударных сил врага и наших собственных. Таким образом, срок, намеченный за два-три-четыре месяца, может оказать совершенно незаменимую организующую роль, независимо от того, будет ли он затем подтвержден пунктуально или же будет передвинут на несколько дней или недель в ту или иную сторону. Разумеется, наш пример чисто гипотетический, но он, как мне кажется, достаточно хорошо иллюстрирует мысль. Дело идет не о произвольной игре с календарными датами, а о том, чтобы выкристаллизовать срок из хода самих событий, проверять этот заранее намеченный срок через последовательные этапы движения, все более уточнять этот срок и в то же время приурочивать к нему сосредоточенные революционные усилия во всех областях работы.

Еще раз повторяю: под этим углом зрения надо тщательнейшим образом изучить опыт Октябрьского переворота – единственной до сих пор победоносной революции пролетариата. Надо составить стратегический и тактический календарь Октября. Надо показать, как события нарастали волна за волной, как они отражались в партии, в Советах, в Центральном Комитете, в военной организации. Что означали колебания внутри партии? Каков был их удельный вес в общем размахе событий? Какова была роль военной организации? Вот работа неоценимой важности. Откладывать ее дальше было бы прямым преступлением!

ЗАТИШЬЕ ПЕРЕД ГРОЗОЮ

Есть еще один вопрос, который имеет громадное значение для понимания хода гражданской войны, и который должен найти то или другое выражение в нашем будущем «уставе». Кто внимательно следил за прениями, возникшими после германских событий прошлого года, тот, разумеется, заметил такого рода объяснение великого поражения: «главная причина в том, что у немецкого пролетариата к моменту решающих событий не было боевого настроения; масса не хотела драться; это лучше всего доказывается тем, что она не откликнулась на наступление фашистов; а раз масса не хочет драться, что же тут может сделать партия…» и пр. и пр. в том же роде. Мы слышали это от т.т. Брандлера, [275] Тальгеймера [276] и др. На первый взгляд довод кажется действительно неотразимым: если масса не хочет драться, то тут уж ничего не поделаешь. Но, с другой стороны, откуда же возник «решающий момент»? Он явился результатом всей предшествующей борьбы, которая шла, повышаясь и обостряясь. 1923 год заполнен боями немецкого пролетариата. Как же это так могло случиться, что как раз перед своим Октябрем немецкий рабочий класс сразу лишился боевого настроения? Непонятно! Да верно ли само указание на нежелание рабочих драться? – возникает естественный вопрос. А от этого вопроса мысль ведет нас снова к нашему собственному октябрьскому опыту. Если перечитать предоктябрьскую печать, хотя бы только нашу партийную, то увидим, что товарищи, выступавшие против вооруженного восстания, ссылались именно на нежелание рабочей массы драться. Сейчас это кажется невероятным, но, нем не менее, таков был главный аргумент. Мы имели, следовательно, аналогичное явление: весь 1917 год был заполнен боями пролетариата, а когда дело дошло до захвата власти, раздались голоса о том, что масса не хочет драться. И действительно, в движении перед Октябрем наступило некоторое затишье. Случайность ли это? Или же некоторый исторический «закон»? Устанавливать закон было бы, пожалуй, слишком поспешно. Но совершенно несомненно, что для такого явления должны быть некоторые общие причины. Явление это в природе называется «затишьем перед бурей». Смысл его в революции, мне кажется, таков. В течение известного периода боевое настроение массы растет, принимая самые различные формы: стачки, манифестации, уличные столкновения и т. д. Масса впервые начинает по-настоящему сознавать свою силу. Один уже рост массовидности движения доставляет массе политическое удовлетворение. Вчера в движении участвовали сотни тысяч, а сегодня миллион. Целый ряд экономических и политических позиций захвачен стихийным напором, масса поэтому легко пускается в каждую новую стачку. Но этот период неизбежно исчерпывает себя, растет опыт массы и вместе с тем ее организация. А с другой стороны, и враг показывает, что не собирается сдавать свои основные позиции без боя. В соответствии с этим революционное настроение масс становится более критическим, более углубленным, затем и более тревожным. Она ищет – особенно после тех или других промахов или частичных поражений – правильного руководства, хочет получить уверенность в том, что ею будут и умеют руководить, и что в решающем бою она может твердо рассчитывать на победу. Вот этот переход от оптимистической, почти не рассуждающей стихийности к более критической сознательности и порождает революционную заминку – известный кризис в настроении масс. При прочих необходимых условиях этот кризис может быть преодолен только политикой партии, т.-е. прежде всего ее подлинной готовностью руководить восстанием пролетариата. Между тем, историческая грандиозность задачи (захватить власть!) порождает неизбежные колебания и в самой партии, особенно в верхах ее, где концентрируется ответственность. Оба явления, совсем, конечно, не равноценные – затишье перед бурей в низах и колебания на верхах – естественно совпадают по времени. И вот почему мы слышим предостерегающие голоса: «Вы видите, масса совсем не рвется в бой, наоборот, она настроена скорее пассивно; было бы при таких условиях авантюризмом звать ее на вооруженное восстание»… Незачем говорить, что когда такие настроения получают преобладание, то этим одним уже революции обеспечено поражение. А после поражения, происшедшего по вине партии, открывается уже полная возможность твердить на все лады, что восстание было невозможно, так как массы его не хотели. Этот вопрос должен быть тщательно проработан. Надо, на основании имеющегося опыта, учиться определять этот предгрозовой момент, когда пролетариат как бы говорит себе: «Одними стачками, демонстрациями, протестами дальше не пойдешь; тут уж нужно драться; драться я готов, потому что другого выхода нет; но драться уж надо по-настоящему, т.-е. сосредоточив все силы и обеспечив правильное руководство». Тут вся ситуация заостряется до последней степени. Обстановка характеризуется архи-неустойчивым равновесием: шар на вершине конуса. В зависимости от толчка, шар может скатиться и в ту и в другую сторону. У нас, благодаря твердости и решимости партийного руководства, шар пошел по линии победы. В Германии политика партии толкнула шар в сторону поражения.

275

Брандлер –

по происхождению рабочий. Старый участник германского социал-демократического движения. Во время империалистической войны занял левую позицию, являясь единомышленником Розы Люксембург и К. Либкнехта. Один из главных организаторов и вождей Германской Коммунистической Партии. В связи с мартовскими событиями 1921 года был приговорен к 5 годам тюрьмы, но ему удалось бежать в Советскую Россию. По амнистии, в 1922 году, возвратился в Германию и стал во главе КПГ, которой руководил вплоть до поражения германской революции осенью 1923 года. На Франкфуртском партейтаге в начале 1924 года тактика, практиковавшаяся т. Брандлером и его друзьями в период революционных событий 1923 года, подверглась резкой критике левых, бывших все время в оппозиции к ЦК партии, во главе которого стоял Брандлер. На этом партейтаге левые имели абсолютное большинство, и партийное руководство перешло к ним. Тактика старого ЦК Германской Партии обсуждалась также на V конгрессе Коминтерна (См. стенографический отчет работ V конгресса Коминтерна).

276

Тальгеймер – как и т. Брандлер, один из ближайших сподвижников Розы Люксембург и организаторов спартаковского движения. Совместно с т. Брандлером был организатором КПГ и ее главным теоретиком. До Франкфуртского партейтага был членом ЦК и редактором главного органа партии «Rote Fahne» («Красное Знамя»). В настоящее время, в 1924 г. руководит пропагандистским подотделом Коммунистического Интернационала.

ПОЛИТИКА И ВОЕННОЕ ДЕЛО

Какой характер должна иметь наша работа над «уставом»: политический или военный? Она начинает с того пункта, где политика превращается в военное дело, и рассматривает дальше политику под углом зрения военного дела. Это на первый взгляд кажется противоречием, потому что не политика служит вооруженному восстанию, а вооруженное восстание служит политике. Но на самом деле тут никакого противоречия нет. Восстание в целом служит, разумеется, основным целям пролетарской политики. Но когда восстание в ходу, то текущая политика должна быть полностью и целиком подчинена восстанию.

Переход политики в военное дело и сочетание их вообще создают большие трудности. Мы знаем, что стыки слабее всего. Вот на стыках между политикой и ее военным продолжением также нетрудно споткнуться. Мы это видели немножко и здесь. Товарищ X показал нам методом от обратного, как трудно сочетать политику с военным делом, товарищ Y ошибку товарища X еще подкрепил. По словам товарища X выходит, будто Ленин в 1918 году значения Красной Армии не признавал, а говорил, что борются-де две мировые силы, и это нас спасает. А товарищ Y прибавил: «да, мы играли роль смеющегося третьего»… Никогда ничего подобного товарищ Ленин не говорил и не мог сказать. Здесь у обоих товарищей явно неправильный переход от политики к военному делу. Конечно, если бы Германия была к моменту нашей Октябрьской Революции победительницей, если бы европейский мир был уже подписан, то Германия нас раздавила бы, имели ли бы мы при этом армию в сто тысяч, пятьсот тысяч или даже в три миллиона, – она бы нас раздавила, ибо такой силы, как победоносная германская армия, у нас не могло бы быть ни в 1918, ни в 1919 году. Следовательно, борьба двух мировых лагерей была для нас основным прикрытием. Но в рамках этой борьбы мы погибли бы сто раз, если бы у нас не было в 1918 г. нашей маленькой и слабой Красной Армии. Разве то обстоятельство, что Англия и Франция парализовали Германию, решало проблему Казани? Если бы мы Казань не удержали нашими полупартизанскими полурегулярными отрядами и дали белым продвинуться до Нижнего и Москвы, то нас перерезали бы, как кур, и были бы правы, а мы могли бы сколько угодно ссылаться при этом на то, что хотя армии у нас и нет, но зато мы «смеющийся третий»… с перерезанным горлом. Тов. Ленин становится на точку зрения политическую и говорит: «Милые друзья, военные работники, не зазнавайтесь. Вы представляете лишь один из фактов в сочетании сил, но вы не единственная и даже не главная сила, – держимся мы фактически европейской войной, т.-е. благодаря тому, что империалисты сейчас друг друга парализуют». Но отсюда никак не вытекает, будто Ленин в 1918 году «не придавал армии значения». Если перенести тот же метод рассуждения на внутренние задачи революции, на вооруженное восстание, например, то придем к очень любопытным выводам. Возьмем, например, вопрос о создании боевых отрядов. Подпольная или полуподпольная коммунистическая партия через свой подпольный военный отдел создает боевые сотни. С точки зрения решения вопроса о власти, это как будто совсем-таки ничтожная вещь. Что такое несколько десятков вооруженных или полувооруженных сотен? Если стать на точку зрения социальную, историческую, то вопрос о власти решается составом общества, ролью пролетариата в производстве, политической сознательностью пролетариата, степенью расшатанности старой государственной власти и пр. – вот чем решается вопрос. Но ведь это только в последнем или предпоследнем счете. А непосредственно? Непосредственно исход борьбы может зависеть от наличия десятка вооруженных отрядов. Необходимые социальные и политические предпосылки (этим предпосылкам должно быть посвящено введение в наш «устав») создают предварительные условия успеха, но они автоматически вовсе еще не обеспечивают успех, они доводят дело до того пункта, где политика переходит в вооруженное восстание, и говорят: «а теперь извольте поработать штыком!».

Еще раз повторяю. Гражданская война есть обостренное продолжение классовой борьбы. Вооруженное восстание есть продолжение политики, но особыми средствами, поэтому и судить о восстании нужно под углом его особых средств. Нельзя мерить политику военным аршином, но и военное дело нельзя мерить одним лишь политическим аршином, – скажем, в отношении времени. Это тоже серьезный и самостоятельный вопрос, который должен найти освещение в нашем уставе. В подготовительный период мы измеряем время политическим аршином, т.-е. годами, месяцами, неделями. В период вооруженного восстания мы измеряем время часами и днями. Недаром говорится, что в военное время месяц идет за год; иногда и день за год. В апреле 1917 г. Ленин говорил: «терпеливо и настойчиво разъяснять рабочим…», а в конце октября уже не оставалось времени на терпеливое разъяснение тому, кто еще не понял, – нужно было идти в наступление во главе тех, которые уже поняли. Упущение лишнего дня в октябре означало бы крушение работы многих подготовительных месяцев и лет. Я вспоминаю ту военную игру, которую вы проводили несколько месяцев тому назад в Военной Академии. Там у вас вышел, насколько помню, спор, уводить ли немедленно части из Белостокского района, ввиду безнадежности тамошних позиций, или задержаться там в надежде на восстание в Белостоке, как пролетарском городе. Разумеется, решить такой вопрос серьезно можно лишь на основании самых точных и реальных данных. Военная игра этими данными не располагает, так как в ней все условно. Но принципиально говоря, в вашем споре столкнулись два мерила времени: чисто военное и революционно-политическое. А какое мерило, при прочих равных условиях, господствует на войне? Военное. Другими словами: поднимется ли Белосток за несколько дней – сомнительно; да если и поднимется, то неизвестно, что сделает поднявшийся пролетариат без военной подготовки и вооружения, а потерять за два, за три дня две-три дивизии вполне возможно, если они будут топтаться на безнадежных позициях в ожидании восстания, которое само по себе не может еще радикально изменить военную обстановку. На известном опыте с Брест-Литовским миром мы имели классический пример неправильного применения политического и военного мерила времени. Вы знаете, что большинство Центрального Комитета, и я в том числе, решили против меньшинства, во главе которого стоял тов. Ленин, не подписывать мира, хотя и был риск, что немцы начнут наступать. Какова была мысль этого решения? Часть товарищей утопически надеялась на революционную войну; другая часть, и я в том числе, считали необходимым «прощупать» немецкого рабочего: окажет ли он сопротивление кайзеру, если тот станет наступать на революцию. В чем была здесь ошибка? В чрезмерности риска. Для того, чтобы раскачать немецкого рабочего, могли понадобиться недели или месяцы, а для того, чтобы немецким войскам добраться до Двинска, Минска и Москвы, нужны были, по тем временам, недели и дни. Революционно-политический аршин – долгий, а военный – короткий. И кто не уяснит себе этого до конца, как следует быть проработав имеющийся опыт, продумав и обобщив его, тот рискует из сочетания революционной политики и военного дела, т.-е. из величайшего нашего преимущества, сделать источник новых и новых ошибок.

НЕОБХОДИМА ВЕЛИЧАЙШАЯ ЯСНОСТЬ В ПОСТАНОВКЕ ВОПРОСОВ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

Тов. П. опять вернул нас к вопросу о том, какой собственно устав мы пишем: устав вооруженного восстания или устав гражданской войны. Я все-таки остаюсь при своем мнении, говоря: не надо, – говорит он, – замахиваться слишком широко, иначе наша задача совпадет с задачами политики Коминтерна. Ничего подобного! Кто так говорит, тот явно смешивает гражданскую войну в точном смысле этого слова с классовой борьбой. Если мы обратимся к Германии, как к объекту изучения, то мы можем, например, с большой пользой заняться мартовскими днями 1921 г. После того следует длительный период собирания сил под лозунгом единого фронта. Совершенно очевидно, что к этому периоду устав гражданской войны никак не подойдет. С января 1923 года, с оккупации Рура, создается снова революционная обстановка, которая резко обостряется с июня 1923 года, когда терпит крушение буржуазная политика пассивного сопротивления и, вместе с тем, шатается или разваливается вся буржуазная государственность. Вот этот период мы, разумеется, должны подвергнуть тщательному изучению, с одной стороны, как классический образец развития и нарастания революционной ситуации, а с другой стороны, как столь же классический образец упущенной революции.

Гражданская война в Германии была в прошлом году, но увенчания и разрешения своего через вооруженное восстание она не получила. Исключительная и беспримерная революционная ситуация сошла на нет, и буржуазия снова упрочилась. Почему? Потому, что политика не получила в необходимый момент необходимого продолжения другими, т.-е. вооруженными, средствами. Разумеется, что возрождение в Германии буржуазного государственного режима после прошлогоднего срыва пролетарской революции имеет очень и очень сомнительную устойчивость. Революционная ситуация вернется – когда именно, нельзя сказать. Но совершенно очевидно, что август 1924 г. совсем не таков, каким был август 1923 года. И если бы мы закрывали глаза на опыт, если бы мы не научились из опыта, если бы мы пассивно шли навстречу новым ошибкам такого рода, то это могло бы привести к повторению прошлогодней немецкой катастрофы, что создало бы величайшую угрозу для революционного движения.

Вот почему в этой области меньше, чем в какой-либо другой, мы можем допускать смазанность основных понятий. Здесь опять пытались привести бесформенно-скептические возражения насчет срока, явно уклоняясь от марксистской постановки вопроса о восстании, как искусстве. В качестве чего-то чрезвычайно нового и поучительного нам приводят соображения о том, что условия очень сложны, что обстановка меняется, что нельзя поэтому заранее себя связывать и пр. и пр. Но если не идти дальше этих общих мест, то нужно ведь отказаться и от оперативных военных планов и сроков, ибо на войне условия иногда быстро и неожиданно меняются. Оперативный план никогда не реализуется на 100 %, хорошо, если он реализуется на 25 %, т.-е. подвергается на 75 % изменению в процессе своего выполнения. Но полководец, который на этом основании стал бы вообще отрицать пользу оперативного плана, заслуживал бы смирительной рубашки. И, во всяком случае, я рекомендую такой путь, как методологически единственно правильный: давайте находить общие правила, общие нормы, а затем будем говорить об изъятиях, введем оговорки и пр. Если же мы начнем с изъятий, оговорок, уклонений, сомнений, колебаний, то ни до каких выводов никогда не доберемся.