Проблески золотого детства
Шрифт:
Вот, о чем просил, умирая, мой дедушка, но я не осознавал все значение его слов… хотя я как машина повторял бардо, даже не понимая, что я говорю или делаю. Теперь я могу понять беспокойство бедного человека. Вы можете назвать это «наивысшим беспокойством». Если оно становится болезненным, как стало на востоке, тогда это одержимость, тогда я осуждаю это. Тогда это больше болезнь; это не нечто, что можно восхвалять, но то, что нужно порицать.
Одержимость — это психологический способ осуждения чего-то; поэтому я употребил это слово. Что касается людей на востоке, это было болезнью на протяжении тысяч лет. Оно помешало людям стать богатыми, процветающими и жить в изобилии, потому
Индийцы одержимы. Это стало болезнью души — остановка колеса жизни и смерти. Конечно, им колесо всегда напоминает воловью повозку. Если они хотят остановить ее, я совершенно согласен. Но есть лучшие колеса, и человеку не нужно останавливать все. На самом деле, идея о нерождении еще раз просто показывает, что вы не жили. Это может показаться нам противоречивым, но позвольте мне сказать: только тот, кто полностью жил, останавливает колесо жизни и смерти. Тем не менее, те люди, которые хотят остановить его, это не те, которые так жили. Они умрут собачьей смертью.
Я не против собак — заметьте это, пожалуйста — я просто употребляю метафору. И это должно быть важно, потому что в языке хинди есть точно такое же выражение. Это единственная метафора, которая звучит одинаково и на хинди, и на английском. Па самом деле, не одинаковая, а одна и та же: кутте ки маут — «собачья смерть». Это совершенно одно и то же. В этом должно что-то быть. Чтобы понять это, я расскажу вам историю.
Говорят, что когда Бог создал мир помните, это только история - когда Бог создал мир, он дал всем: мужчинам и женщинам, животным и деревьям, и всему остальному, один и тот же срок жизни — двадцать лет.
Я удивляюсь, почему двадцать? Возможно, Бог тоже считал на пальцах, и не только на руках, но и на ногах: их всего двадцать.
Я провожу свое собственное исследование. Однажды, сидя в ванной, и моя руки и ноги, вы сосчитали пальцы. Возможно, однажды он сосчитал свои пальцы, и его посетила мысль: дать каждому двадцать лет жизни. Он был поэтом. Кажется, он также был и коммунистом. Теперь американцы будут очень обижены. Пусть будут, мне все равно. Если меня никто в мире не волновал, почему я должен волноваться за янки? И сейчас я хочу быть неистовым, таким же, каким я был раньше.
Я точно знаю, что если бы Иисусу было позволено учить подольше, он не был бы таким неистовым, он бы изменился. Кроме того, он был иудеем. Он бы понял и не стал бы говорить такую ерунду — «царство Божье» — а эти двенадцать глупцов, которые считали себя, и он считал их апостолами! Он дал им намек, так как в противном случае, они бы не догадались до этого сами.
Иисус был так неистов, что даже великий революционер тех дней, Иоанн Креститель, который также был учителем Иисуса и который был заключен в тюрьму, даже из камеры он прислал послание Иисусу. Он написал: «Слушая твои заповеди, я удивляюсь, действительно ли ты тот мессия, которого мы ждали? Потому что твои заповеди так неистовы».
И я называю это свидетельством. Иоанн Креститель был одним из величайших революционеров в мире; Иисус был всего лишь одним из его учеников. И случайность истории то, что Иоанна Крестителя забыли, а Иисуса помнят.
Иоанн Креститель был настоящим пожаром. Ему отрубили голову. Королева приказала, чтобы его голову принесли ей на блюде, только тогда она почувствовала, что страна останется спокойной. И именно это было сделано. Голову Иоанна Крестителя отрубили, положили на красивое золотое блюдо и принесли королеве. Этот человек, Иоанн Креститель, тоже немного забеспокоился, когда услышал неистовые речи Иисуса. И я говорю, что они должны быть исправлены — да, даже я говорю так — не потому что они были неистовыми, а потому что они начали становиться глупыми. Неистовость — это нормально, но глупость? Нет.
Просто подумайте об Иисусе, проклинающем фиговое дерево, потому что он и его ученики были голодны, а на дереве не было плодов. Был не сезон. Это не было виной дерева, тем не менее, он так разозлился, что проклял фиговое дерево, сказав, что оно навсегда останется уродливым.
И это я называю глупостью. Мне все равно, было ли это сказано Иисусом или кем-то еще. Неистовость — это часть религиозности, а глупость — нет. Возможно, если бы Иисус учил немного дольше — ему было всего тридцать три года, когда он умер — я думаю, что будучи истинным евреем, он бы к семидесяти годам успокоился. Не было совершенно никакой необходимости распинать его. Иудеи поспешили.
Я думаю, что поспешили не только иудеи, потому что они лучше знали, возможно, распятие Иисуса пришло от римлян, которые всегда вели себя глупо, по-детски. В истории римлян не было никого, кто был бы похож на Иисуса, Будду, Лао Цзы.
Я могу вспомнить только одного человека, это император Аврелий. Он написал свою знаменитую книгу «Медитации». Конечно, это не то, что я называю медитацией, это размышления. Моя медитация всегда в единственном числе, она не может быть во множественном. Его медитации — это действительно размышления; они не могут быть в единственном числе. Марк Аврелий — это единственное имя, которое я могу вспомнить из всей истории римлян и которое заслуживает упоминания, но это не слишком много. Любой бедный Басе может победить Марка Аврелия. Любой Кабир может ударить императора и лишить его чувств.
Я не знаю, можно ли так сказать в вашем языке или нет, «лишить чувств». Вернуть его в чувство действительно позволительно, но это не моя работа, такое может сделать каждый. Это может сделать даже хороший удар, это может сделать камень на дороге. Для этого не нужен будда, будда нужен, чтобы вывести вас за пределы чувств. Басе, Кабир или даже такая женщина, как Лалла или Рабия, действительно могли вывести императора в запредельное.
Но это все, что пришло от римлян, больше ничего, но все же, это что-то. Человек не должен никого полностью отрицать. Только из вежливости я принимаю Марка Аврелия, не как просветленного человека, а как хорошего человека. Он мог бы быть просветленным, если бы. волею случая, он бы встретился с таким человеком, как Бодхидхарма. Было бы достаточно всего одного взгляда Бодхидхармы в глаза Марка Аврелия. Тогда бы он познал впервые, что такое медитация.
Он бы пошел домой и сжег бы все, что написал. Возможно, тогда он бы оставил собрание набросков — летящая птица, увядающая роза или просто облако, плывущее по небу — несколько предложений, не говорящих много, но достаточно, чтобы вызвать, достаточно, чтобы пустить в ход процесс в человеке, который встречается с ним. Это было бы настоящей записной книжкой о медитации, но не о размышлениях… Множественное число здесь невозможно.
Восток, и особенно Индия, могут быть названы психологами не только одержимыми смертью, но действительно захваченными идеей о самоубийстве. Здесь бы психолог не ошибся. Человек должен жить, пока он жив; нет необходимости думать о смерти. А когда смерть придет, человек должен умереть и умереть полностью; тогда не будет необходимости оглядываться. И каждое мгновение, когда человек живет тотально, любит и умирает — именно в это мгновение человек познает. Познает что? Этого «что» нет. Человек просто приходит к познанию не предмета, но познающего. «Что» — это объект, а «познающий» — субъект.