Пробуждение мёртвых богов
Шрифт:
– Дорого просишь за свои корзины, отец?
– Я ничего не прошу, господин, – спокойно ответил старец, – кто может, даёт один-два нуммия**, богатые господа могут пожертвовать и триенс***. Кто не может дать ничего – пусть берёт так.
– Мне кажется, что ничего не дают тебе чаще, чем триенс! – усмехнулся я.
– Возможно, и так, господин. Но ещё никогда не бывало, чтобы выручки не хватило на несколько лепёшек, немного оливкового масла и новые прутья для работы. А большего мне и не нужно.
– Ну, а если тебе вдруг дадут сразу полсолида, или даже целый солид? – в душе я решил поразвлечься: купить у старика весь
– Я поблагодарю Бога и доброго господина, куплю себе хлеба и масла для светильника, а остальные деньги отдам настоятелю монастыря, он лучше знает, как ими распорядиться.
– Так ты из монастыря? – я кивнул в сторону храмовых строений, где провёл первые дни в этом городе. – Продаёшь свой труд, а заработанное отдаёшь в монастырскую казну?
– Именно так. Моё дело – молиться, да плести корзины. А настоятелю надо заботится не только о себе и братии, но и зачастую о путниках: побитых, отчаявшихся, не имеющих своего угла, не знающих, где найти кров и пищу.
Я смутился, и даже немного покраснел: как он ловко ввернул, про путников-то! Мне давно следовало прийти в обитель, пожертвовать денег, продовольствия, отблагодарить за то, что меня приютили тогда, дали, по большому счёту, путёвку в жизнь…
– Хорошо, отец. Ты напомнил мне об одном деле, которое я должен был сделать ещё давно… я покупаю твои корзины, вот тебе деньги, распоряжайся ими, как хочешь. А я завтра пришлю в вашу обитель продуктов, и дам ещё денег.
– Благодарю тебя, господин, – спокойно и с достоинством ответил старик, – ты делаешь добро тем, кого хотят уничтожить с твоей помощью, и стоишь сейчас на распутье, ты чужой здесь, попал к нам не по своей воле, но тебя втягивают в нехорошее дело. Очень нехорошее, хоть ты этого ещё не понимаешь. У тебя есть время подумать, потому что пора действий ещё не настала.
– Кто ты, отец? – у меня пересохло в горле, и перехватило дыхание.
– Я – недостойный монах Макарий, – старик посмотрел мне в глаза пронзительным, острым взглядом, – может, мы встретимся ещё. А пока помни мои слова!
Он поднялся, опираясь на неструганую палку, которая появилась из складок его плаща, и, не прощаясь, ушёл, затерявшись между палатками торговцев. Я стоял возле кучки корзин, оглушённый, растерянный, смущённый. Потом махнул рукой, подозвал нескольких оборванцев-мальчишек, велел отнести купленные корзины к себе, заплатив им несколько медных монет.
Сам же пошёл по улице, крепко задумавшись: спокойно пользоваться добытым золотом и почивать на лаврах у меня явно не получится…
Примечания:
(*) Скутум – большой прямоугольный римский щит.
(**) Нуммий – ходовая бронзовая монета.
(***) Триенс – 1/3 солида – крупной золотой монеты, которую использовали в своих расчётах в основном богатые купцы при крупных сделках.
ГЛАВА XI. ИСПЫТАНИЕ БОЕМ
Экспедиция Марины вернулась в конце весны. За это время мы неплохо сдружились с Кастулом, проводя дни за тренировками, а вечера – в моём доме за бутылкой хорошего вина
Поначалу я спал спокойно, сны, если и снились, то вполне обыденные, никто больше не приходил и не требовал каких-то решений, связанных с золотом. Но после одного незначительного вроде события, опять вернулся кошмар. Дело в том, что я, как и обещал Макарию, отправил в монастырь телегу, нагруженную припасами: мукой, вином, маслом. Передал настоятелю мешочек с золотыми монетами, пояснил, что это благодарность путника, когда-то спасённого монахами этой обители.
Настоятель, ещё не старый, крепкий мужчина невысокого роста, принял мои подарки с благодарностью, но без малейшего подобострастия и суетливости. Величественно поклонился, спросил моё имя, чтобы поминать в молитвах, и удалился, велев своим монахам разгрузить припасы и отнести их в кладовые.
Обычное дело – благодарность людям, оказавшим в своё время неоценимую помощь. Я совершенно не задумывался над вопросами религиозной принадлежности этих людей, для меня они были просто людьми. Однако той же ночью ко мне опять явились бывшие товарищи по экспедиции, и подняли форменный скандал. Если Максим Викторович старался выглядеть корректно, и в основном донимал меня язвительными репликами, то Лена превратилась в настоящую фурию.
– Идиот! Тупица! Что же ты вытворяешь! Мало того, что украл чужое золото, так ещё и раздаёшь его тем, которые мешают нам, и на борьбу с которыми это золото и предназначено!
– Хватит закатывать истерики! – рявкнул я, не выдержав подобного тона. – Не знаю, кто на что предназначал эти богатства, но я их не промотал в кутежах и на ипподромах, а пустил в дело, они работают, я увеличиваю капитал, вкладываю в выгодные проекты! Если у этих денег есть хозяин, пусть появится сам и скажет мне, что ему нужно, а не подсылает переговорщиков, говорящих загадками, и обвиняющим меня во всех грехах!
– Не шуми, Алексиос! – примирительно поднял руку Максим. – И ты, Лена, не горячись. Не пришло ещё время для серьёзных дел, пусть всё пока остаётся, как оно есть. Только уж ты тоже, прими к сведению… Преумножать капитал – дело хорошее, но раздавать этот капитал христианским монахам…
– А это моё дело! – отрезал я. – Те крохи, что я пожертвовал людям, спасшим меня тогда, ни на что не влияют, и капитал не разоряют. Я помог не христианам, а просто людям.
– Ладно, не будем усложнять наши отношения, говорю же, не настало пока нужное время.
Я снова проснулся во взвинченном состоянии, но вскоре успокоился. Если они и в дальнейшем будут также толочь воду в ступе, не предпринимая никаких действий, то пусть идут куда подальше со своими снами!
Пару раз приходил на рынок, присматривался к продавцам плетёных корзин, пытаясь найти таинственного старца Макария, при этом толком не представляя, что я ему скажу при встрече, и нужна ли мне эта самая встреча. Старик тоже сказал, что время действий ещё не пришло, и вряд ли скажет, когда оно придёт, и как нужно к этому готовиться. Но слова его помнил хорошо.