Пробуждение силы. Уроки Грузии – для будущего Украины
Шрифт:
Гела был главным либералом в Грузии времен застоя. Он писал рок-оперы, у него всегда были американские журналы. У него было очень модно брать уроки. На этих уроках мы чувствовали себя абсолютно свободными. Его сын Ираклий, который, пока мы занимались, часто бренчал в той же комнате на гитаре, был главным символом грузинского поколения восьмидесятых-девяностых. Ираклий был, можно сказать, грузинским Вакарчуком. Он умер от наркотиков в 2006-м.
Мое воспитание было необычным для Советского Союза. Мара и Гела оказали на меня огромное влияние. Мне очень повезло с этими воспитателями.
Гела
Мне было тринадцать, когда Мара мне дала почитать «Архипелаг ГУЛАГ». Идти до метро от ее пригородной хрущёвки было довольно далеко, и меня чуть не сбила машина, потому что я шел по улице, читал «Архипелаг» и не мог оторваться. Благодаря Маре я прочитал Солженицына, Платонова, Замятина в самиздате на тонкой сигаретной бумаге. Она давала мне эти книги, но всегда предупреждала, чтобы я не говорил об этом маме. А с Гелой мы писали от руки антисоветские газеты на английском языке. Мы выпускали один номер в неделю, подражая стилю западных газет, но с грузинским привкусом. Эти газеты сохранились в моей библиотеке, их и сегодня интересно читать, потому что из них видно, как мы воспринимали мир в ту эпоху. Нас интересовало все: мы писали о длинной очереди за мясом во втором гастрономе, о конфликте между Джошуа Нкомо и Робертом Мугабе в Зимбабве, о сбитом советским вертолете в Афганистане.
Недавно, когда я уже был в глубокой оппозиции, Гела публично назвал меня своим лучшим учеником всех времен. Это большой комплимент, потому что у него училась вся тогдашняя элита и он вообще не умеет льстить.
Мама очень рано, лет в тридцать, защитила докторскую. Она у меня историк, востоковед. Кроме английского, французского и немецкого, она знает арабский, турецкий и чуть-чуть персидский. Когда я приехал в Киев, ее докторская зарплата была семьсот рублей, и половину она посылала мне, студенту. Это были хорошие деньги.
В девяностых мама создала частный университет, который так и называется Университет Грузии. В нем учится почти 10 000 студентов – это очень много для небольшой страны. Университет считается очень хорошим, на большинстве факультетов обучение ведется на английском, половина студентов – иностранцы. Очень много студентов из Африки, из Ирака и соседних стран. К счастью, она создала это все до моего президентства, поэтому меня не обвиняли в том, что я чем-то ей помогал. Более того, расцвет у них пришелся на период после моего президентства.
Мама преподает и руководит наблюдательным советом университета. Спроси любого студента, он скажет, что учится в университете Аласании – по фамилии мамы. Новые власти может и хотели бы ему навредить, но сделать это не так просто, слишком много студентов. Да и система, которую мы создали, продолжает работать, а значит, в Грузии не так легко убить частную инициативу.
Конечно, я общался и с отцом. Он по профессии врач, работает директором клиники. Отчим, который был с мамой 30 лет, – биофизик. Он умер несколько лет назад.
Прабабушка работала в институте бактериофагов. Это был единственный в Советском Союзе институт, который создавал лечебные фаги. Однажды в детстве я тяжело заболел. Никто не мог меня вылечить, и только её фаги меня вытащили. Мой дед умирал от гангрены после аварии, и все уже махнули рукой, но фаги спасли и его. Прабабушка была настоящим ученым, фаги, изобретенные ею, входят в энциклопедии. Она умерла, когда мне было тридцать два, а моему сыну – шесть. Так что он застал бабушку бабушки.
Бабушка до сих пор работает в институте профзаболеваний. Ей 86, она очень активная, постоянно приезжает ко мне в Украину, мы иногда пересекаемся в Америке и на других континентах.
При Сталине ее семью дважды выселяли из дома. А недавно новое правительство наложило арест на ее квартиру, которую она строила с девяносто третьего года вместе с дедом, и 16-летнюю «хонду». Она пострадала как моя родственница. У меня же ничего не нашли, кроме сельского дома в 100 м2 и виноградника в полтора гектара.
Сейчас она живет у мамы. Когда к ней приходят журналисты, она шутит, что бездомная, и просит, чтобы Иванишвили забрал ее в свой домашний зоопарк, к своим пингвинам и зебрам, у них хорошая жизнь. Вдобавок к личным проблемам ее институт перевели в здание бывшего борделя в старом городе. Она хорошо помнит, каким было правительство при Сталине и при Хрущеве, но говорит, что нынешнее правительство – худшее из тех, что она видела. Она немного склонна к преувеличениям.
В Грузии всегда жила национальная идея, хотя и не явно. В моей семье сохранялась память и о репрессиях, и о временах, которые им предшествовали. Брат моего прадеда был одним из лидеров первой независимой республики. Потом он стал академиком – эллинистом, ему даже создали музей как ученому, но все посетители знали, что у этого человека было совсем другое прошлое, о котором в музее не рассказывали.
Национально-освободительное движение в Грузии возникло почти из ниоткуда. Хотя у нас, конечно, были диссиденты – они имели свои структуры, распространяли литературу, контактировали с украинцами и крымскими татарами, – их идея не была общенародной. Но как только советский режим ослабел, в Грузии возникло такое же сильное национальное движение, как в странах Балтии. Возможно, причина в том, что у нас никто никогда не воспринимал всерьез коммунистическую власть. Грузия приспособилась к существованию в составе СССР, но так до конца и не стала советской. Если в Украине до сих пор сталкиваешься с порядками, унаследованными от Советского Союза, то в Грузии ничего подобного не осталось. И не потому, что мы провели реформы, а потому что люди очень быстро от всего этого отошли. Для грузин советская власть была на уровне ритуала-имитации.
В 1987 году Гия Чантурия создал Общество Ильи Чавчавадзе. Первый митинг за независимость состоялся в мае 1988-го в Тбилиси. Пришло около 1000 человек, я тоже там был. Это был самый крупный митинг с 1978 года, когда в Грузии поднялись массовые протесты против планов сделать русский язык государственным. Скандал был на весь Союз, но Шеварднадзе каким-то образом удержался.
После первого митинга все пошло по нарастающей. По всей стране возникали неформальные организации, проходили новые массовые митинги. Москва пыталась положить этому конец. В апреле 1989-го военные разогнали митинг саперными лопатками, погибли люди. Но было уже поздно: все начало разваливаться, советской власти было просто не на что опереться. Москва поставила нового первого секретаря – бывшего главу республиканского КГБ Гумбаридзе. Он оказался очень слабым.
В конце 1990-го к власти пришел Гамсахурдия. В отсутствие нормальной политической системы люди всегда идут за самым радикальным лидером из тех, кого они знают.
В Украине, кроме ее западной части, такого массового национального движения, не было. В конце 1980-х здесь не чувствовалось, что СССР распадается. Было понятно, что уйдут балтийские страны, уйдет Грузия, но выход из Союза Украины стал почти для всех огромным сюрпризом. Никто не ожидал, что Украина возьмет в руки инициативу по роспуску Советского Союза.