Пробуждение
Шрифт:
– Я хотел с тобой поговорить о Мари, - сказал он.
– Я избавлю тебя от всех забот о ней.
– Каким образом?
– Я возьму ее с собой в Париж.
Это было настолько неожиданно, что Франсуа натянул вожжи и повозка остановилась. Потом он внимательно посмотрел на Пьера.
– Ты что, с ума сошел?
– Отпусти вожжи, - сказал Пьер, беря его за руку.
– Нет, я с ума не сошел.
– Что ты будешь с ней делать?
– Я постараюсь ей дать душевный покой, и, может быть, она придет в себя.
– Но где она будет жить?
– У меня, со мной. Франсуа сказал:
– Я вижу, ты совершенно
– В этом смысле риска нет никакого.
– Хорошо, допустим, что я согласен не считать тебя сумасшедшим, сказал Франсуа.
– Но как бы ты довез ее до Парижа? Надо ли тебе объяснять, что в поезде ее везти нельзя?
– Я прекрасно отдаю себе в этом отчет, - сказал Пьер.
– Я отвезу ее на автомобиле.
– На каком автомобиле? И как ты ее повезешь? Связанной?
Но Пьеру ничто не казалось невозможным. Он вспомнил, что мысль об автомобиле пришла ему в голову на втором повороте дороги, когда он спускался по ней вниз, навстречу Франсуа, - на том повороте, где с одной стороны был небольшой овраг, а с другой поднимался крутой склон леса, густо и дико заросший терновником. Нет, он не думал, что Мари придется связывать, она, наверное, не окажет никакого сопротивления.
– Почему ты так думаешь?
– Ты знаешь, - сказал Пьер с доверчивой интонацией в голосе, - я заметил, что с некоторого времени она меня не боится. И когда я разговариваю с ней, она не уходит, а сидит на земле и слушает. Я не строю себе никаких иллюзий и убежден, что она, конечно, не понимает моих слов. Но она их слушает и смотрит на меня.
– "Понимать", "слушать" - все это к ней не применимо, я думаю, - сказал Франсуа.
– Она просто привыкла к звуку твоего голоса, и он ее больше не пугает.
Они ехали некоторое время молча.
– То, что ты хочешь сделать, это, конечно, сумасшествие, - сказал Франсуа.
– Я тебе советую об этом забыть. С твоей стороны это было бы совершенно ненужное и бессмысленное самопожертвование. Ты просто не понимаешь, насколько это глупо.
Пьер посмотрел на него невидящими глазами.
– Да, конечно, это самая чудовищная глупость, с которой мне пришлось встретиться за всю мою жизнь, - сказал Франсуа.
Пьер опять ничего не ответил. Было жарко. Телега поднималась в гору мимо медленно смещавшихся деревьев. Франсуа повернулся на сиденье, посмотрел в сторону и добавил:
– Но если ты это действительно решил и тебя нельзя отговорить, то я тебе помогу.
Пьер вернулся в свою маленькую комнату в повышенном и почти восторженном состоянии, которое не покидало его с той минуты, когда он подумал о возможности увезти Мари в Париж. Франсуа был отчасти прав: Пьер меньше всего думал о том, что именно он будет делать и как надо будет смотреть за Мари, это казалось ему второстепенным. То, что занимало его мысли, было неизмеримо важнее. Он не сумел бы это объяснить в нескольких словах, но если бы он мог это сделать, он бы сказал, что теперь все в мире приобрело для него новое значение. Он был избавлен наконец от того тягостного чувства, которое преследовало его все эти годы со дня смерти его матери: чувства бессмысленности окружающего, его собственной
Он увидел ее на следующее утро в той же позе, в какой он видел ее каждый день, - она сидела на земле и по-прежнему с непонятным постоянством мяла в руках все тот же кусок глины, который давно потемнел от прикосновения ее грязных пальцев.
– Здравствуйте, Мари, - сказал, понижая голос, как он делал всякий раз, когда обращался к ней. И хотя он знал, что она не понимает его слов, эти напрасные его монологи не казались ему потерей времени - вопреки здравому смыслу. И он продолжал говорить так, точно перед ним была собеседница, понимавшая не только смысл его фраз, но и каждую интонацию его голоса.
– Я хотел вам сказать, - продолжал он, глядя на нее, - она не поднимала головы, - что это последние дни вашего пребывания здесь. Мы скоро уедем в Париж, и ваша жизнь совершенно изменится.
Она не шевельнулась, - только ее пальцы медленно мяли глину. Пьер подумал о том, каким чудовищно далеким пространством она отделена от него и от того мира, в котором он жил, - и на одну короткую часть секунды ему показалось, что всякая надежда на спасение Мари - только химера и бред. Но он тотчас же забыл об этом.
– Вы будете жить в Париже, со мной, - сказал он, - и вам будет гораздо лучше, чем тут. Я надеюсь, что рано или поздно вы выздоровеете, и тогда я напомню вам то, что я говорил вам здесь за несколько дней до нашего отъезда.
Она ни разу не подняла головы. Пьер чувствовал необыкновенное волнение.
– Я еще должен о многом подумать, - сказал он.
– Мы уезжаем через четыре дня.
На следующий день Франсуа свел его с крестьянином, у которого был небольшой грузовик с брезентовой крышей и наглухо закрывавшейся сзади деревянной дверцей. Крестьянин согласился отвезти в Париж Пьера и Мари за сравнительно недорогую цену. Он только попросил авансом у Пьера пятьсот франков на расходы: он был недоверчив, как все крестьяне. Пьер их ему сейчас же заплатил.
Пьер никогда потом не мог забыть того августовского рассвета, когда грузовик подъехал к дому Франсуа. Пьер был давно одет и ждал уже с полчаса. Небритый и взъерошенный Франсуа стоял рядом с ним и курил трубку. Воздух был неподвижен, на траве блестела роса. Сердце у Пьера билось тяжело и неровно.
– Ты знаешь, - сказал он, - это все-таки, конечно, огромная ответственность, я прекрасно это понимаю.
– Искренно желаю тебе успеха, - сказал Франсуа.
– Ужасно хочется спать. А для среднего крестьянина встать в этот час ничего не значит, они все чуть свет поднимаются. Там, в Париже, ты держи меня в курсе всего, что будет происходить. Ох, милый мой, страшно подумать. Ну, идем за ней.