Продавец воздушных шариков
Шрифт:
— Вы не знаете адвоката? — спросила Шерри. — Специалиста по разводам?
— О, видите ли, — сказала соседка, считавшая, что следует сначала немного успокоиться, — вы не должны принимать поспешных решений, когда вы так взволнованы.
«Какое решение?» — подумала Шерри.
Она как бы прислушалась к тому, как течет ее кровь. И решила: нет, она вовсе не взволнована. То лекарство, что ей дали выпить, делает все окружающее незначительным. Она переменилась. Шерри посмотрела на соседку и подумала: «Возможно, она права. Мне не следует говорить. Мне не следует ничего делать. По крайней мере до тех
— Я хотела бы отблагодарить вас, — пробормотала она.
— Я так сожалею, что с вами произошло это несчастье, — сказала миссис Айви. (И на этом моя обязанность закончена, не так ли? — читалось в ее голосе.) — Он определенно никогда не производил на меня впечатления достойного молодого человека.
Он им и не был, подумала Шерри. Не был. Что-то вывело его из себя, что-то, обладавшее силой изменить его. Она так думает, и она может доказать это. Но что значат доказательства? Она опасалась, что это может произойти, и это произошло, и кто сможет поручиться, что такое не произойдет и впредь? Поэтому колебаться нечего.
«Я помню, когда все было решено. Сегодня утром, и я тогда была самой собой. О, Вард, все отправилось в сточную канаву, все прошлое. И я не могу ничего с этим поделать. Не могу помочь тебе. Не смогу простить тебя. Хотя, наверное, смогла бы, но не имею права рисковать, поскольку речь идет о Джонни. Поэтому — прощай».
Глава II
— Попробуй больше не плакать, Эмили, хорошо? Пожалуйста.
Он говорил мягко. В большом доме было тихо. Эдвард Рейнард и его жена Эмили стояли в холле второго этажа, откуда через полузакрытую дверь темной спальни им было видно длинное распростертое тело их взрослого единственного сына, тихо лежавшего в своей кровати.
— Ты же знаешь, с ним все в порядке. Да, это был свирепый удар, и какое-то время, вероятно, ему будет больно. Но с ним все в порядке. И он дома, — Эдвард Рейнард стремительно зашагал по темно-синему ковру. — Я останусь здесь до тех пор, пока не придет сиделка, — сказал он, буквально кипя энергией.
Он был невысоким мужчиной, на голову ниже сына, с очень прямой осанкой, которую часто вырабатывают невысокие мужчины в стремлении казаться выше. Он предпочитал одежду серого цвета, поэтому весь казался серым. Его седые волосы казались серыми, и лицо так же казалось лишенным цвета. Глаза у него, однако, были ярко-карими.
Его жена Эмили, узкая в бедрах, но грузная сверху, семеня тонкими ножками, неотступно следовала за ним.
— Он мог быть убит! — завыла она.
— Насилие. — Губы ее мужа скривились. — Она, вероятно, принадлежит к той среде, где часто происходит подобное.
— Ребенок получил травму! — Эмили опять заплакала.
— Врач говорит, что с Джоном все будет в порядке. На этот раз, — мрачно добавил он.
— О, Эдвард, что мы можем сделать?
— Шшш… — Мужчина отодвинулся от открытой двери. — Многое. На этот раз мы не отступим и просто сделаем то, что должны были сделать давным-давно.
— Я не могу понять, — стонала Эмили, — я не могу понять, как это могло случиться.
— Они дрались, — сказал он. — Физически, по-настоящему дрались —
— Бедный малыш! Беззащитный ребенок! Какой ужас!
— Да, это уж точно, — сказал он. Взгляд его ярких глаз сосредоточился на жене. — Вард перенес сильное потрясение. Ты это понимаешь, надеюсь?
— О, его сердце, должно быть, разбито, — шмыгнула носом мать Варда.
— По крайней мере, теперь все кончено, — отрезал Рейнард.
— На этот раз Вард должен будет согласиться.
— Согласится, не беспокойся. От нее необходимо избавиться. Я говорил ему, много лет назад, что надо признавать ошибки и исправлять их.
— А как насчет малыша — Джона? — спросила миссис Рейнард. Ее бледно-голубые глаза с опаской смотрели поверх носового платка на мужа.
— Мы позаботимся о Джоне. Я займусь этим. — В праведной решимости он выпрямился, казалось, до девяти футов. — Я иду звонить Мерчисону.
Мерчисон был адвокатом. В холле второго этажа не было телефона.
— Эдвард, и все это придется выставить на всеобщее обозрение? — задрожала она, хватаясь за мужа. — Все это невообразимо отвратительно. Я просто не могу… — Она начала плакать снова. — Не оставляй меня сейчас.
— Шшшш… Шшшш… Все хорошо, Эмили. — Он обнял рукой ее плечи, и она ответила тем, что принялась усиленно вытирать слезы и попыталась поднять голову.
Так они и стояли в холле второго этажа молчаливого дома, у открытой двери комнаты, — где тихо лежал их взрослый сын, и не спрашивали самих себя или друг друга, почему же именно эту женщину нельзя было оставить здесь одну.
В полдень Шерри опустилась на стул рядом с кроватью Джонни. Мальчик пришел в сознание и жалобно хныкал, не помня подробностей (Шерри благодарила за это Бога), но тем не менее зная, что с ним произошло что-то ужасное. Шерри постаралась окружить его заботой и любовью. Она сказала мальчику, что папа очень сильно болен, ему очень плохо; но врачи заботятся о нем. Не здесь, далеко. Но мамочка здесь, и врачи, конечно же, заботятся о Джонни, разве не так? Посмотрите на него, он словно закручен в пеленки. Никто не позволит сделать ему больно. Сколько вокруг медсестер, они тоже защитят его. «Видишь этих теть, одетых в белое? Они все здесь для того, чтобы никому не было больно, а маленькие дети выздоравливали. Видишь, на других кроватях тоже лежат дети?»
Джонни, похоже, успокоился и затих, но Шерри понимала, что не может выполнить такую сложную задачу за короткое время. Возможно, начало она положила, но ей еще предстоял долгий путь.
После того как Джонни задремал, Шерри почувствовала усталость. В больнице терпеливо относились к матерям. Мальчик находился в приемном отделении, и Шерри позволили провести там все утро. Однако она не могла оставаться здесь двадцать четыре часа в сутки. Она не представляла, что ей делать. Вот сейчас мозг заработает, и она что-нибудь придумает. Сквозь усталость начали пробиваться острые нервные уколы, хотя Шерри и не испытывала желания застонать или расплакаться. Все было в прошлом. Действие снотворного или успокоительного прекратилось, но Шерри все равно была признательна за его продолжительность.