Продюсер козьей морды
Шрифт:
Рассказывая о парижском предке, Николетта никогда не упоминала о своих более близких родственниках. Из обрывочных сведений, полученных от отца, я узнал, что Николетта не коренная москвичка, она приехала в столицу, поступила в театральный вуз, встретила его, вышла замуж и родила меня.
Я никогда не сопоставлял даты, Николетта старательно преуменьшает возраст, в свое время отец посмеивался над ней, а маменька злилась и шипела:
– Мне двадцать пять!
Отлично помню, как однажды в злую минуту папа воскликнул:
– Дорогая,
Скандал, который разразился после этого необдуманного замечания, был столь грандиозен, что несчастный отец съехал временно на дачу. Назад маменька его пустила лишь после получения норковой шубы и алмазных подвесок. Я приехал в самый разгар бури к отцу в Переделкино, и он в сердцах открыл мне страшную семейную тайну, сообщил истинный возраст жены. Конечно, я понимал, что матери тридцать с хвостиком, но не оценивал, насколько велик тот самый хвост. Однако мне никогда не приходило в голову подвергнуть сомнению всю биографию Николетты: родной дом – Москва – институт – встреча с Павлом – появление на свет сына.
Впрочем, так оно и было, весь вопрос в датах! Я родился, когда молодость Николетты давно миновала. Маловероятно, что она приехала штурмовать столицу в зрелом возрасте! У нее была другая жизнь, пока ей на пути не попался мой отец, и я ничего не знаю об этой жизни матери.
У меня закружилась голова. Но ведь и отец вступил в брак далеко не юным! Вдруг до Николетты у него была другая жена? Дети? Сын, названный Иваном? Мальчик вырос, разбогател, основал благотворительный центр, в котором творится чертовщина.
Я тупо уставился на пустую чашку.
– Сергей? – заорал лысый толстяк, сидевший за соседним столиком. – Слава богу, дозвонился.
Я старался не слушать чужой разговор, куда там! Дядька вещал, как взбесившийся радиоприемник. Есть такая категория людей, они орут в трубку, надеясь, что их голос долетит до собеседника прямо так, по воздуху.
– С ума сойти! – орал мужик. – В среду я спросил: «Мы отмечаем юбилей?» Он ответил: «Нет, не хочу». Сегодня подходит и приказывает: «В восемь собрание и концерт, потом фуршет, действуй, Игорь. Кстати, приедет сам Герасим Ильич! Не подведи, иначе уволю!» Серега, оцениваешь засаду? Да нет, со жрачкой элементарно! Но артисты! Умоляю! Помоги! Сегодня! В восемь! Что значит «нереально»? Он меня пинком вытурит! Эй, эй, погоди!
Лысина толстяка из ярко-розовой стала бордовой, он бросил на стол трубку и вытащил из карманов блистеры, набитые таблетками. Я встал, приблизился к его столику и вежливо сказал:
– Не сочтите меня за нахала, но я случайно стал свидетелем вашего разговора. Вы ищете артистов? Хотите организовать концерт? Я продюсер коллектива Морелли. Давайте спокойно обсудим условия.
Мужик замер, потом вскочил, хлопнул меня по плечу, опять сел и заорал:
– Супер! На ловца и зверь! Я Гарик!
– Вова, – после легкого колебания ответил я.
– Слушай! – ажитированно орал Гарик. – Есть один гондон. Профессор, блин, хренью занимается, про астрологию вещает! Денег гребет! Ломовина! Я при нем типа пресс-секретаря, а заодно сопли ему вытираю. Ну ваще, служба, скажу тебе! Мрак! Никогда не работай помощником у хозяина! Вроде договорился переписку его вести и на звонки отвечать, а через пару месяцев уже чешешь барину спину и ночной горшок за ним выливаешь. Ну да ладно! Мой гондон в институте лекции читает, студентов учит. Ё моё! Такие бабки люди за идиотство платят!
– Вы лучше о концерте расскажите, – поторопил я Гарика.
– Че, мы на «вы»? – изумился собеседник. – Брось! Я не из звезданутых! Короче! У моего гондона юбилей! Ему шестьдесят! Сначала он ни в какую отмечать не хотел, жадный очень! А утром ему сверху позвонили и сказали, что сам Герасим Ильич поздравить его хочет.
– Это кто? – спросил я.
– Другой гондон!
– А какое отношение он имеет к вашему?
Гарик захохотал.
– Ёлы-палы! Мой – профессор, а Герасим Ильич – ректор, начальство!
– Понял!
– И теперь астролог хочет устроить фуршет и концерт, – поскучнел Гарик, – чтобы непременно в восемь! Ну колбасы я ему припру, водки с селедкой тоже! Но артисты!
Я вскинул голову.
– Наш коллектив готов лечь на амбразуру. Собравшиеся останутся довольны. Акробаты на першах! Уникальный номер!
– Типа цирк? – насторожился Гарик.
– Да.
– Не подходит!
– Почему?
– Мой гондон и его начальство хотят балет, оперу, Большой театр, «Бориса Годунова». Или этот… ну… «Забыли Фирса! Кирдык вишневому саду».
– Чехов, – вздохнул я, – Антон Павлович.
– Во! – закивал Гарик. – Еще орган подойдет.
– Этот музыкальный инструмент затруднительно принести с собой, – пояснил я, – очень большой!
Гарик схватил со стола салфетку и начал вытирать лысину.
– Че, совсем на части не разбирается? – спросил он. – Один раз я видел эту бандуру, вроде она из трубок состоит, раскатал в минуту, за пять сложил заново.
– С музыкальным инструментом дело обстоит сложнее, – пояснил я, – но если хотите балет с оперой, то мы готовы выступить!
Гарик швырнул салфетку на стол.
– Супер! Скока хотите?
– А на какую сумму вы рассчитываете? – начал я торг.
– Мой гондон на халяву надеется, – заявил Гарик, – но я понимаю, что людям надо платить. Сто баксов!
– Каждому участнику?
– Не! Всем! За концерт!
– Милейший, – засмеялся я, – даже кошка, услышав про такой гонорар, откажется мяукать! Мы коллектив с европейским именем! Морелли!
– Хренелли! – заржал Гарик. – Похоже, накрылась ваша карьерка медным тазом! Иначе че ты, Вова, ко мне бросился? Давай договоримся! Получите сто баксов! Больше твои Дурелли не стоят!