Проект Повелитель
Шрифт:
Старый Хаймович жил на первом этаже наполовину обвалившегося дома.
Обвалившаяся половина надежно запечатывала вход в его квартиру, решетки на окнах защищали от проникновения посторонних. Через окно дед и общался с людьми. Пацанами мы недоумевали, как он может жить полностью замурованный? И рассказывали по ночам страшные истории о том, как вечный дед жил там еще до войны, и как дом обвалился, а дед остался навсегда замурованный там со своими родными и близкими. Вот он проголодался и съел свою бабку, потом дочку, потом внучку. А сегодня он вылезет через решетку и съест тебя-я-я!!! Страшно, аж жуть!
Тайна так и осталась бы тайной, если
Изведали сначала крепость старческих рук. Хаймович чуть не пришиб нас насмерть, пока не узнал. Потом чаем напоил. Но никаких несметных богатств мы у него не увидели и были весьма разочарованы. Ну кому, скажите на милость, нужна целая комната, битком набитая старыми бумажными книгами? Кому на фиг нужны всякие бесполезные железяки, именуемые «инструментом»?
И никакого арсенала ружей, пистолетов и т. д. и т. п. Были, конечно, неопределенные предметы, но, как мы ни примерялись, к оружию отношения они не имели, ни в глаз дать, ни по башке стукнуть. Это потом, гораздо позднее подружившись со стариком, мы узнали о многих вещах, которые он с их помощью изготавливал. Делал он, в частности, крысоловки и рано поутру ходил их проверять и набирать воды. Делал хитрые петли на собак. Да много чего полезного, всего и не обскажешь. Но самое ценное оказалось в подвале – наковальня и механический горн, дым выходил через отдушину на самую крышу. Вот в кузне молотобойцем я и поработал, но всё это было уже гораздо позднее, а сначала качал меха.
Что это я ударился в воспоминания? Не к добру это. Вспоминают то, что уже в прошлом и никогда не случится, а нам со старым еще работать и работать.
Вскарабкавшись на второй этаж по водосточной трубе, условным стуком постучался в хлипкую дверь встроенного в стену шкафа. Это она на вид хлипкая, а на самом деле стальная, с круговым замком, обклеенная, как и шкаф, трухлявой фанерой. За миг до того, как щелкнул засов, я уже знал, что старик дома. Не знаю как, но почувствовал.
Надо не забыть рассказать Хаймовичу об открывшемся таланте – мысли читать.
Дед заседал в библиотеке, уставившись в книгу единственным глазом, и весьма напоминал при этом некую каркающую птицу, такой же клюв, подумал я. Не отрываясь от книги, он махнул мне рукой, мол, проходи, располагайся. Не теряя времени, я стал выкладывать на стол перед ним свои находки: военную форму, два пистолета, ножи, ампулы с неведомыми лекарствами, трусы, носки, куски вяленого мяса, бритвенный набор, ржавый АК, пакет сухариков и под конец пустую плоскую фляжку из нержавейки, замялся, но все-таки положил ее на стол. Вот фляжка в первую очередь его и заинтересовала. Он повертел ее в руках:
– В старые времена в таких емкостях хранили спиртные напитки. Судя по той амуниции, что вы принесли, молодой человек, тут могла содержаться водка, в крайнем случае – спирт.
Хаймович открутил
– О-о-о! Надо признать, что старый Хаим ошибся, пахнет коньяком, значит, либо вы нашли останки генерала, либо я ничего не понимаю в этой жизни. Судя по запаху, коньяк был замечательный, жаль, что выдохся. Или вы тому поспособствовали?
Хаймович поднял взгляд на меня. Я кивнул. Да, мол, поспособствовал. Кровь прилила к щекам, и отчего-то стало некуда девать руки. Здоровый детина, а теряюсь перед стариком, как малый ребенок, его манера говорить всегда вышибает меня из колеи. Еще эта его манера поворачивать голову боком, скрывая повязку на правом глазу и как бы вытягивая голову из плеч на длинной худой шее. Тут я перебил Хаймовича и, опуская детали, выложил ему всю историю. По мере рассказа старик преображался, глаз сверкал, как драгоценный камень, ноздри раздувались, особенно его заинтересовал мой сон, в котором незримая пелена бродит по зданию.
– Где, говоришь, это было?
– Ах да, я еще карты нашел, вот, – выложил я спрятанные под рубашкой за спиной мятые бумаги.
Стремно они выглядели – помялись, отсырели, и от них ощутимо несло потом. Посредине бумаг виднелась свежая дырка. На рубашке и на свитере дыры, видимо, тоже присутствовали, потому как под лопаткой саднило изрядно.
– А это я, когда от медведя удирал, в окно нырнул неудачно.
– Вот уж про медведя врать необязательно…
– Да не вру я.
– Молодой человек, вы его живьем то никогда не видели, может, это некое новое существо, ранее вам не встречавшееся?
– Ну зачем живьем, Хаймович, на репродукции видел, где четыре мишки, а вокруг деревья.
Обращение «молодой человек» и на «вы» говорило о крайней степени недоверия. Когда старик был в духе, он называл меня по-разному, в зависимости от ситуации: то Маккавеем – когда в кузне, то зверобоем – когда с добычей, а чаще всего Максимом, только Толстым никогда. Он считал, что человек должен называться именем человеческим, чтоб непременно по имени и предков можно было узнать. А прозвища есть суть имена недостойные и для человека неприличные. Такой вот у него был заскок. Про свое второе имя я никому не говорил, засмеют, да и звать так меня всё равно никто не будет.
– Толстопятый это был, сто пудов, отвечаю.
– Любишь ты, Максим, выражаться фигурально… был бы это кабан, допустим, либо волк, я бы еще поверил.
– Видимо, придется вернуться и принести его голову, – я насупился.
Старый рассмеялся.
– Прошли те времена, когда на медведя с рогатиной ходили, зверь он умный и силы огромной, свою голову бы у него не потерять.
– Это я заметил, но не думаю, что его пули не берут. Посмотри пистолет, Хаймович.
Хаймович поднял оба пистолета со стола, повертел, осматривая, один сразу отбросил. Поцокал языком.
– Пациент скорее мертв, чем жив. Даже если ржавчина отойдет, в стволе будут такие каверны, что… Впрочем, вот этот экземпляр вполне.
Обойма с трудом вылезла, темные цилиндрики патронов разлеглись на столе, всего семь штук.
– Восьмой, надо полагать, в стволе. А вот и он! В целом состояние вполне сносное, почистить и маслица сюда, потом проверим, есть ли еще порох в пороховницах. Бог с ним, с мишкой. Рассказывай подробнее, что там тебе в здании привиделось.
– Рассказывать особо нечего, так… смутные ощущения… И тем не менее я начал обрисовывать их Хаймовичу и в какой-то момент вдруг увидел в его голове отчетливую картинку: живые люди в белых халатах, ходящие по кабинетам, неплотно закрытые жалюзи на окнах и яркий свет, проникающий в комнаты. «Мама дорогая! Он видел солнце, он был там! Да сколько же ему лет?!»