Шрифт:
Герметичный бокс выглядел заклеенной сверху квадратной коробкой из лакированного белого картона. Без окон. С дверью, защищённой шлюзом. С единственным квадратным иллюминатором, в который можно было увидеть всё это крохотное помещение три на три метра.
Медицинская койка. Диагностическое оборудование. Камеры слежения. Маленькая фигурка в серой униформе объекта исследований Центра, сидящая на полу в пёстром ворохе совершенно неожиданных здесь газет, спиной к дверям.
— Совсем малыш, — пробормотал Хоул удивлённо. — Сколько
— Семь, — ассистент даже не улыбнулся. — Биологически, во всяком случае. Мы располагаем всеми документами, которые смогли раздобыть. Он родился совершенно нормально — просто на удивление. Роддом не оставил в его личной карте никаких пометок. Всё началось, я думаю, когда он начал взрослеть — в год, может — в полтора… А педиатр, который его наблюдал — сентиментальная старая дура, лопоухая, всё прохлопала. Дорабатывает последние годы до пенсии.
— Но в детском садике… Ведь, как я понял, его мать не вышла замуж? Значит…
— Простите, профессор, ничего это не значит. Дошкольные учреждения он не посещал. С бабкой сидел. Ещё… видимо, дома у него было маловато стрессов для того, чтобы всё это начало по-настоящему проявляться. Вот в школу пошёл — и понеслось.
— Учительница сообщила?
— Учительница. Директор школы. Уборщица. Пара родителей его одноклассников. А мать была настроена очень агрессивно, просто-таки враждебно — инстинкт, подкреплённый парапсихическими воздействиями, я думаю…
— Я всю жизнь считал, что для женщины естественно любить своего ребёнка, как бы ни были настроены окружающие…
— Не мне, конечно, давать вам советы, профессор, но я бы не говорил о какой бы то ни было естественности поведения у этой женщины. Оно неестественно в корне. Вступить в сексуальную связь с ксеноморфом, выносить его детёныша, родить, жить с этим существом в одном помещении семь лет, скрывать ото всех…
— Женщина… любовь…
— Отец этого создания — не человек. Биологи до сих пор не представляют, как она ухитрилась выносить нечто с такой ДНК. Её явно стимулировали искусственно. Мы уже можем утверждать, что чужие ставили опыты, и один из них увенчался успехом. Я думаю, за женщиной и за существом наблюдают — или, скажем, наблюдали до помещения его в Центр. Нельзя сомневаться в том, что эти эксперименты проводятся с целью подготовки к вторжению.
— Звучит угрожающе, — Хоул снова заглянул в иллюминатор — и встретился взглядом с ребёнком-ксеноморфом.
Взгляд его показался Хоулу до смешного обычным — любопытный взгляд неглупого первоклашки. Худенькое милое личико, светлый чубчик. Зубы меняются: один верхний резец выпал недавно, второй уже начал отрастать — «забором». Глаза большие, иссиня-серые… Профессор не почувствовал ровным счётом ничего, отличающего ксеноморфа от сотен детей, с которыми ему приходилось иметь дело — ни оторопи, ни страха, ни озноба, ничего такого, что полагалось бы, с точки зрения режиссёров фантастических фильмов. Очередной
Усталый. Печальный. Но на окружающее реагирующий совершенно адекватно.
— Что ж вы ему даже игрушек не дали? — спросил Хоул с невольной укоризной. — Ему же смертельно скучно сидеть в четырех стенах, он же не морская свинка… и почему — газеты?
— Игрушки были, — ассистент сморщился, будто хотел брезгливо сплюнуть, но передумал. — Отвратительное зрелище. Ставили телевизор — но телевизор он сжигает, как видеокамеры. Не терпит. Газеты — самое безопасное. Мы их стерилизуем — и он с ними возится.
Хоул взглянул на яркие картинки, разбросанные по полу. Заголовки, набранные громадным шрифтом, можно было прочесть даже от двери: «Звезду стриптиза заметили в обществе депутата!», «Маньяк появляется ночью!»…
— Лучше бы детских книжек ему предложили, — сказал Хоул, качая головой. — Чтение ему не по возрасту, ксеноморф он там или нет…
— С детскими книжками он… как с игрушками, — сказал ассистент с отвращением. — А газеты просто рвёт — и всё. Рвёт, слюнит кусочки и клеит их на стенку. Думаете, он их читает?
— Хорошо, — сказал Хоул. — Будут вам тесты.
Оборудованием помещения, которое сотрудники Центра предназначили для тестирования, Хоул остался страшно не доволен. Здесь была та же операционная стерильность, те же двойные двери, разделенные шлюзом, та же камера, свисающая с потолка — а стол и стулья, выгнутые из блестящих металлических трубок и белого пластика, напоминали, скорее, медицинские приборы, чем мебель.
— Не уверен, что ваш ксеноморф будет разговаривать в такой обстановке, — сказал Хоул. — Дети часто боятся врачей, и всё, напоминающее больницу, их тревожит, заставляет замыкаться.
— Лично мне вообще не нравится идея насчет вашего разговора вне бокса, — возразил Стерн, куратор проекта. — Я не уверен, что следящие устройства уцелеют, а значит, не могу гарантировать вам безопасность…
— Этот ваш Чужой с тремя рядами зубастых челюстей за семь лет пребывания на Земле ещё никого не съел, — сказал Хоул. — Даже вас, хотя вы ему наверняка не нравитесь.
— Наденьте, по крайней мере, защитный костюм, — сказал Стерн.
— Ага. Вломлюсь к нему, как марсианин.
— Да он привык уже… Послушайте, профессор, вы думаете о нём, как о человеческом ребёнке, а он…
— А он и есть человеческий ребёнок — он же родился у человека. Было бы неплохо побеседовать с его матерью.
Стерн посмотрел на Хоула, как на безумца.
— Его мать не способна на конструктивный диалог. В настоящий момент её наблюдают наши специалисты: она агрессивна и не может себя контролировать.
— Семь лет в компании ксеноморфа могла — а за неделю в обществе ваших специалистов перестала?
— Послушайте, профессор… Мне кажется, или вы пытаетесь превысить свои полномочия?