Проезжий

Пэррот-Сити больше не существует. Там, где раньше был город — пастбища; густые дубовые заросли вытеснили сооруженные в спешке дома. Там, где когда-то была харчевня, бродит случайный олень. Окраина города теперь стала частью чьего-то ранчо.

Город начинался как множество ему подобных городов Запада — с пары досок, положенных поперек двух бочонков виски, пристроенных в тени каких-нибудь деревьев. Судя по всему, бизнес развивался вполне успешно с того самого момента, как была откупорена первая бочка.

Когда Клабфут нашел свою россыпь где-то высоко в горах Мэдден-Пик, именно Голландцу после его смерти достались остатки

золота и тайна Клабфута. Многие позже пытались найти это месторождение, но безуспешно, хотя кое-кто и заявлял, что обнаружил его. Скорее всего, это были отдельные выходы той же жилы.

Ла-Плата — весьма симпатичная горная гряда. Самый высокий пик ее достигает тринадцати тысяч футов. Несколько других — до двенадцати тысяч. Отроги покрыты густыми ельниками, мощными разлапистыми соснами, осинниками. Отсюда берет начало одноименная река Ла-Плата и несколько других рек; в свое время я исходил все их истоки.

Желтопузые сурки остались такими же, как и при Пэссине. Такими же остались олени, белки, медведи, горные львы. Здесь есть дороги, пригодные для передвижения на четырехколесных экипажах, но в основном это страна пешеходов, если вы, конечно, хорошо себя чувствуете на высокогорье. Много золота и серебра было найдено в этих местах в прошлом; несколько шахт работают и поныне.

Испанцы разрабатывали золотоносные прииски вдоль Ла-Платы, а первая шахта была открыта американцами в 1873 году. Первые постоянные жители появились здесь в 1875-м, превратив тем самым это местечко в одно из последних первопоселений за пределами Аляски. Испанцы пришли раньше и дали свои имена земле, на которой в те времена жили шахтеры, скотоводы, овцеводы, железнодорожники. Мало их осталось, впрочем, не больше, чем живших в этих же местах индейцев племен юта, апачи, навахо…

Ближе к вечеру, когда тяжелые облака садятся на горные пики и сполохи молний играют в ущельях, с определенного расстояния можно постараться себе представить уже несуществующий город. В такие моменты начинают звучать холмы. Звуки эти не мелодичны, но весьма величественны.

Луис Ламур

Позади меня висела петля, а впереди распростерлась дикая земля.

Я направил испуганного коня к развилке двух дорог и подбросил монету, чтобы выбрать свой путь. Монета упала слева, и я повернул чалого, но меня тут же охватили сомнения, предчувствие недоброго.

Скалы расступились, тропинка нырнула в расщелину, и моя лошадь стала осторожно спускаться вниз по каменистому склону. Мое разодранное тело кровоточило, пот жег раны на шее, оставленные веревкой, от рубашки болтались лишь выгоревшие лоскуты. Добравшись до дна ущелья, я опять свернул налево, и мой чалый охотно двинулся вперед.

Должно быть, сейчас на тропинке уже появились всадники — неистовые, жестокие люди, жаждущие снова меня вздернуть.

Я был совершенно один. Мне ничего не светило впереди, да я и не имел какой-то конкретной цели, к которой мог бы стремиться, и позади не осталось ничего, что я хотел бы сохранить в памяти. Я держал путь на Запад — к новым землям просто потому, что хотел видеть эти новые земли. Дерзкий, необузданный и безжалостный, с лицом, выточенным солнцем, ветром да тяжелыми испытаниями, и глазами, как куски голубого льда, я был готов вмиг схватить ружье и выстрелить. Я направлялся в далекий город, когда наткнулся на них. Индианка с ребенком стояла у дороги, а рядом с ними

лежали мертвые лошадь и старик.

Они не подняли руки и не подали знака, хотя очевидно нуждались в помощи. Вокруг лежала широко раскинувшаяся пустыня, безводное пространство, нещадно палимое солнцем. Развернув лошадь, я подъехал к ним. Их губы пересохли и потрескались. Взгляд мальчика устремился на мою флягу, но он не произнес ни слова.

Они стояли и смотрели на меня, а я отвязал флягу и протянул ее женщине. Она передала ее мальчику. Малыш отпил немного и вернул матери.

Из последних запасов я дал им сухого печенья и помог похоронить старика, чтобы его кости не растащили волки и канюки. Затем усадил на свою вьючную лошадь, привез в город и, расставаясь, дал каждому по серебряному доллару. Поставив лошадей в конюшню, я зарядил оружие в углу грязной пристройки, которой, по-видимому, редко пользовались, и побрел в салун выпить — скудный выбор в жалком городишке.

В баре стоял высокий мужчина с усами и козлиной бородкой. Его черное пальто было распахнуто, а на плече висело ружье с украшенным жемчужинами прикладом. Подлый человек, жестокий и дерзкий, от скуки ищущий неприятностей! А я, чужак, подвернулся ему под руку.

Увидев его лицо, я сразу догадался, что он за птица, и отошел в дальний конец бара. Жара действовала на нервы, я очень устал, и мне хотелось побыть одному, пока буду есть и отдыхать.

Он уставился на меня и спросил:

— Боишься чего-то?

— Нет, — ответил я, но в моем тоне чувствовалось нетерпение, поскольку я хорошо представлял, что за этим последует. Мне не раз приходилось бывать в разных городах и сталкиваться с такими людьми.

— Ты невежлив, — не отставал он, — а я люблю, чтобы ко мне относились с уважением, разговаривали со мной. Тебе известно, кто я?

— Оставь меня в покое, — спокойно попросил я. — Через час меня уже здесь не будет.

Наливая мне спиртное, бармен посмотрел на меня, и в его глазах я прочел предупреждение.

— Ты знаешь, кто я? — настойчиво повторил он.

Усталость и раздражение взяли верх над рассудком.

— Чертов болван, если ты так настаиваешь, — вспылил я. — Что пристал к проезжему человеку, которому нужно поесть и отправляться дальше?

— Он назвал меня «чертов болван», у него есть ружье! — завопил усатый и схватился за свое.

Но я оказался быстрее. Не успел он снять ружье с ремня, как моя пуля угодила ему в горло. На какое-то мгновение его лицо сделалось безумным, он не мог поверить в то, что произошло. Ему приходилось убивать раньше, но он не ожидал, что умрет сам, и смотрел на меня отсутствующим взглядом. Потом силы покинули его, и задира опустился на колени, пытаясь что-то сказать, но кровь душила его, и он упал лицом в опилки, сжимая их в кулаках.

Все присутствующие повскакали с мест.

— За это ты будешь висеть, — выкрикнул кто-то, — висеть, пока не подохнешь!

— Он сам напросился на это и коснулся своего ружья, поэтому я выстрелил.

— Не важно. Он известный человек, а ты нищий бродяга. За твоей спиной стоит его брат с дробовиком.

Итак, меня окружили, схватили и выволокли на улицу. Через пять минут его братья накинули мне на шею веревку, закрепив ее высоко на суку, откуда я не мог бы упасть, не сломав себе шею. Они столкнули меня с седла усталой чалой лошади и оставили, чтобы я задохнулся и медленно умер, пока они будут пить в баре.