Профессии: из первых уст, Крихели Ангелина

"Профессии: из первых уст"

на обложку

Крихели Ангелина

Шрифт:

Печальным поводом для написания второй книги стала смерть сына (полтора года назад). Сейчас уже она вспоминает, как в фильме «Салют, Мария!» играла мать, потерявшую своего ребенка. И это было за тридцать лет до того, как случилось ее собственное горе… «Наверное, нужно следовать вот такой формуле жизни, которую я очень давно усвоила и которой стараюсь следовать и в жизни, и в работе. Как сказал прекрасный писатель Андрей Платонов: «Каждое сердце разное с другим: одно, получая добро, полностью обращает его на свою потребность, и от добра ничего не остается людям. А иное сердце способно и зло переработать, и обратить его в добрую силу себе и другим». Это работа не только профессиональная, а работа нашей с вами повседневной жизни… Как никогда сегодняшний день требует от нас этой работы души».

Каким-то чудесным образом, доверяя самое сокровенное, Ада Роговцева умудрилась поделиться

со зрителем собственной болью, оставшись при этом на недосягаемой высоте. Она оказалась тем нечастым случаем среди актеров, когда представший перед нами человек не имеет ничего наносного, пафоса или чрезмерного высокомерия. И это достойно подражания. Она говорила со зрителем просто, так, будто сильная душой женщина ведет разговор с подругой в собственной уютной кухоньке, и этой подругой чувствовал себя каждый зритель в зале: «Я похоронила мальчика своего… Чего-то сегодня совсем какой-то тревожный день, и раз уж я сегодня заговорила об этом, прочту вам последнее свое стихотворение. Как бывает странно, что то, с чем невозможно жить, вдруг оказывается, ложится какими-то буквочками, какими-то словами на бумагу…

Огорнуло горе,

Наче гора впала.

Сину, моя зоре,

Що це нас спіткало?..

Де не додивилась?

Що не зупинила?

В Господа просилась

Дати тобі силу.

Дати тобі долю,

З ніжністю, з любов’ю.

Але ти від болю

Захлинувся кров’ю.

Крок ступить не сила,

Серце в прірву впало,

Обгоріли крила

І мене не стало…

И если уж я заговорила про «крила», то сразу прочту и стихотворение моего сына. Чтоб уж книжку потом отложить. Вот какие стихи писал этот мой мальчик, без которого я не знаю, как жить…

А правду кажуть, що земля оце як куля,

Що ми усі на кулі й летимо?

Чому всі люди плачуть за минулим,

А коли Бог дає, не беремо?

Що в світі більше: світ чи тьма?

Чому від нас комета улетіла?

А хто страшніший: чорт чи сатана?

Де ліпше спиться: в ліжку чи в могилі?

А зорі падають як діти:

Упало, встало й знов світити?

Чи зорі гаснуть як діди –

Лиш раз один і назавжди?

Чого ми варті, якщо можна нас продати?

Чого ми варті, якщо можна нас купить?

І ще хотілось би спитати:

Коли нам будуть роздавати крила?..»

В дальнейшем актриса неоднократно зачитывала поэтические произведения, не только свои и своего сына, но и Ахматовой, Цветаевой и других авторов, с которыми совпадает ее собственное мнение.

«Я спаслась книжкой «Мій Костя» от горя потери мужа, но от горя потери сына не спасут никакие книжки, ничто не спасет. И я с такой болью, с такой горечью, с таким желанием сказать вам что-то веселое и хорошее, не могу не сказать, что

сейчас столько матерей рвут на себе волосы, воют как волчицы. Потому, что наши дети… Наши – чужих не бывает. Наши дети в большой опасности, а многие уже калеки, а многих уже нету… И так страшно, что это происходит вот так буднично… Казалось бы, меня не касается, а оно происходит… И поэтому пожелаем силы, терпения и мужества матерям, у которых, кроме того, что разрывается сердце и рождается вот этот нечеловеческий вой, ничего, никакого оружия сопротивления нету. Я продолжаю жить. Потому, что есть у меня трое внуков, есть моя дочка Катя, мой верный товарищ, которая вот эту книжку не только заставила меня написать (достать все свои дневнички, достать все свои какие-то записочки), но и сама набирала все это… В работе было всякое, и смешное тоже. Потому, что я ей принесу какую-нибудь главу, чтоб она ее набрала, а она читает и говорит: «Мама, это пятиклассница на «троечку». Иди работай». И я бегом-бегом, текстом займусь, а потом вдруг слышу, Катя от компьютера кричит: «Автора! Автора!..». Значит, опять чем-то недовольна, что-то я не так доработала или не так написала: или по стилю, или по содержанию… Или просто потому, что, как интересно, – наши дети про нас помнят такое, что мы не помним…».

Но говорила она не только о своих детях и личных переживаниях, но и о людях, которых мало кто знает, но которые были важны для нее:

«Я встречалась с очень знаменитыми людьми, с людьми, о которых уже написано во многих учебниках литературы и искусства, с великими людьми. Но я встречалась с разными людьми. И с теми, кого сейчас уже не помнят, потому что их жизнь сложилась не так счастливо, звонко, они не были социально значимы, не имели наград каких-то, но они очень честно трудились. И я была тому свидетелем. И в этой книжке я рассказываю о таких людях. Например, о нашей уборщице Танечке. Она работала за кулисами, убирала за сценой. Там еще сзади большие-большие пространства, где свалено все, что не нужно на сегодня. Сейчас я уже не знаю, как в русской драме, но тогда у нас там даже блохи водились. Иногда бывает, выйдешь на сцену, а тебя что-то кусает. (смеется) Но это все нормально, это живое все… И, конечно, когда выходит кошка во время спектакля, и ты играешь чего-то такое серьезное, а тут выходит кошка, и зрители уже ничего не хотят – только кошку, то, конечно, это не очень правильно. Но с другой стороны, это все создает живую такую массу. Что мы все вместе. И вот Танечка там работала, она была невысокая, совершенно бесформенная, ходила в такой бесформенной одежде, какие-то такие серые кофты вытянутые. Ну, страшила… И носила она за собой какие-то серые сумки. Что она там носила? Никто не знает. И вот все время она в поле нашего зрения шастала. Чаще она сидела и смотрела, что происходит на сцене. Она знала каждого из нас как облупленного. У нее была такая круглая мордочка, такие глазки – очень небольшие, но такие, проникающие внутрь… И мы ее очень боялись. Потому что Танечка время от времени делала так (манит пальцем). И все, народные, перенародные, старые, молодые – тут же: «Да, Танечка, да!..». Потому что, во-первых, не хотелось обидеть ее невниманием, а во-вторых, было очень интересно и важно, что же скажет наша Танечка. Ну, ко мне она благоволила. Она была свидетелем моей жизни, в которой был мамин паралич, где были трудные жизни моих братьев, где Кость Петрович (так она называет своего мужа) как только мы поженились заболел туберкулезом… И много-много было всякого… И Таня это все знала, в театре все всё знают. При этом она видела, что когда я выхожу на сцену, то стараюсь не халтурить. И вот я родила Катю, мальчику моему было уже десять. И я такая счастливая, ношусь как угорелая по театру… Там, за кулисами, нянчат мою Катю, пока я репетирую, играю спектакли. И тут вот Таня мне делает так (жестом подзывает к себе). «Да, Танечка!». А она мне говорит (повторяя манеру разговора Тани): «Ада Николяевна, вот это шо я вам хотела сказать… Вот это вы такая бегаете, такая счастливая, такая радая. И шо вы думаете, вот это все такие радые за вас?». Я говорю: «Танечка, а что?». «Ада Николяевна, я вас очень прошу!.. Очень многие хотят, шоб вы засралися. Прошу вас, Ада Николяевна, шоб вы ж мне не засрались…». Скажите, пожалуйста, как я могу уйти в те миры, не оставив хотя бы, что вот такие люди жили рядом со мной? И я знаю, что когда я не уходила домой после репетиций, потому что был какой-то очень маленький промежуток между репетициями, Таня из этих своих недр доставала мне в белоснежной салфеточке бутерброд. И я не брезговала, я его с большим восторгом и благодарностью лопала. И теперь я ей отплатила такой вот благодарностью, тем, что оставила ее для тех, кто когда-нибудь прочтет мою книжку…».

С теплом и трепетом вспоминала она и о других самых обыкновенных людях, которые появлялись в ее жизни, внося что-то светлое и доброе, заботясь о ней. Ада Николаевна читала монологи из кинолент и спектаклей, стихи, говорила об известных людях, актерах. А в промежутках зрителю демонстрировали отрывки из фильмов с ее участием. Актриса вспоминала смешные и грустные истории, говорила о съемках и делилась секретами профессиональной жизни. Ведь после тридцати актрисам довольно трудно получить роль, они становятся профессионально старыми. И многие прибегают к помощи косметологов, хирургов. Здесь она вспомнила и Людмилу Гурченко, к многочисленным пластическим операциям которой попросила отнестись с пониманием, как к желанию продлить возможный отрезок профессиональной востребованности. И тут же вспомнила слова одного знакомого хирурга: «Лицо можно и подтянуть. А маразм-то куда денешь?..».