Профессионально беременна

Я бросила взгляд по сторонам, убедилась, что никто на меня не смотрит, и, опершись ладонью о стену, поправила задник туфли. Что за невезение — лодочки стоят почти сто баксов и безбожно натирают! У меня будет кровавая мозоль на исходе этого вечера, а ведь он может получиться очень плодотворным…

Мимо скользнул официант, похожий на пингвина в черном с белой манишкой, и я взяла предложенный бокал шампанского. Жажда замучила… Пузырьки взбудоражили небо и обожгли язык. Брют! Ничего

такой. Не слишком, пила я и лучше. Пожадничали устроители. Ладно, бог с ним, с шампусиком, надо работать! Сунув клатч под мышку, я прошлась по аллее между развешанных картин, делая вид, что рассматриваю их внимательно. Но на самом деле меня интересовали совсем не картины.

В Питер я приехала неделю назад. Семь дней мониторила потенциальных клиентов, молча и не высовываясь. В Нижнем все прошло круто, но надо было выждать. Неделя — отличный срок. Не слишком много и не слишком мало. Все улеглось, всегда все успокаивается за это время… Мужчины как большие дети, быстро обижаются и быстро забывают обиду. Тем более, если их обставляет красивая женщина!

Поправив прядь волос, выбившуюся на лоб, я прищурилась, окинув взглядом ближайшую картину. На черном поле белые пятна. Зеленая точка в углу. Если честно — полный кошмар и безвкусица. Но принадлежит мэру, который любезно предоставляет картину для выставок художника, как одну из лучших его работ. Мда… Ну окей чо…

— Вам нравится? — раздался голос из-за плеча. Я широко распахнула глаза — голос был приятным мужским баритоном. Работаем.

— Необычная картина, — ответила, наклонив голову к плечу. — Концептуальная.

Два дня я готовилась и учила термины. Время использовать их!

— И в чем же тут концептуальность? — в его голосе мне послышался смешок, и я прищурилась, задумчиво оглядела белые мазки. Ответила:

— Ну… Например: черное — космос, белое — звезды. Космос огромен и всепоглощающ, а вот эта крохотная точка — Земля, которая одинока в бесконечности.

— Неплохо, неплохо, — снова усмехнулся мужчина за спиной. Какой приятный голос! Завораживающий, бархатный, с ленцой тянущий гласные… Если его обладатель так же красив, как и голос, я беру!

— Или так: черное поле — это выжженая человеческой деятельностью земля. Белые точки — это падающий снег, а зеленая — это оазис надежды, маленький цветущий сад!

— Вполне! Мне нравится!

— Еще никто так поэтично не описывал эту картину, — фыркнул второй голос. Я стремительно обернулась. Волосы взметнулись вокруг плеч — я знала, какое впечатление оказывает на мужчин этот жест. И не ошиблась. Двое смотрели на меня с искрами в глазах. Обладатель бархатного баритона оказался довольно-таки молод — не старше тридцати — и достаточно хорошо одет. Я скользнула взглядом по его фигуре, оценив пиджачок из дорогой ткани. Если не ошибаюсь, это Бриони! А джинсы похожи на самые обычные, но зоркий глаз сразу увидит бренд. И часы, выглянувшие из-под манжеты, не стальные, а платиновые. Ох, не зря я заглянула на эту дурацкую выставку! Не зря!

А вот второй не так хорош. И не мой вариант, если честно. Если первый элегантно щетинист, то второй откровенно зарос. Если первый небрежно ироничен, то второй пошло язвителен. Баритон пьет шампанское, бомж — Джек Дэниелс. И уже не первый, насколько я могу судить по его виду.

— Позвольте вам представить Матвея Белинского, — баритон качнул бокалом в сторону бомжа. Тот по-клоунски поклонился, едва не расплескав содержимое своего тамблера:

— К вашим услугам, прелестная незнакомка.

Прелестная незнакомка, то бишь, я протянула ему руку для поцелуя. Такой жест действует на мужчин как красная тряпка на быка. Он словно говорит: я не какая-нибудь там, я леди, ведите себя соответствующе. Матвей Белинский приложился к моему запястью губами:

— Рад, очень рад…

Он явно желал услышать мое имя, откуда и пауза. Но я не спешила представляться. Сперва я узнаю имя баритона. Тот обвел рукой окружающие нас картины и сказал:

— Матвей — автор всего этого безобразия.

— Какое точное определение моего творческого высера! — фыркнул художник, и я поняла, что он безобразно пьян. А баритон продолжил:

— Поскольку Матвей манкирует хорошими манерами, я представлюсь сам. Данила Беркутов, к вашим услугам.

Он завладел моей рукой и коснулся губами кожи на тыльной стороне ладони. Беркутов… Божечки ж мои! Я даже представить не могла, что он посещает такие мероприятия! Подумать только — один из самых богатых людей России фланирует между идиотскими картинами пьяного художника… Может, еще и купить собирается что-нибудь за бешеные деньги?

Но мне на это плевать. Пусть хоть все скупит. Я улыбнулась, показав свои идеально белые зубы:

— Ева. Просто Ева.

— Что ж, просто Ева, — Данила подставил локоть. — Хотите, покажу вам мою любимую картину кисти присутствующего здесь обалдуя?

— Очень хочу, — соврала я, деликатно прильнув к кавалеру. Соблюдай дистанцию, детка, не жмись так близко! Главное, не спугнуть этого беркута, главное, не подпускать его на короткую дистанцию, но и из вида не выпускать!

Такой добычи мне еще не попадалось…

Через несколько минут мы молча стояли перед картиной и смотрели на нее. Правду говорят: если долго вглядываться в бездну, она начнет смотреть на тебя. Выглядела бездна классическим примером ташизма, а именно: как будто взяли ярко-желтых цыплят, сварили их и раскатали в пастилу, а потом наломали ее и хаотично набросали на холст поверх малиновых волос, которые Рапунцель-эмо срезала, чтобы пожертвовать онкобольным детям. Все это на черном фоне, как будто Белинский был идолопоклонником Малевича.

Данила склонил голову к плечу и спросил тихо:

— Вам нравится?

— Это уже даже не концептуально, — выдохнула я, подавив в себе желание рассказать про цыплят и Рапунцель. — Это так… безнадежно!

— Да. Вы понимаете меня. Пожалуй, я куплю ее.

Прищурившись, я шагнула ближе к холсту, чтобы разглядеть цену мелкими циферками. Две тысячи. Пожала плечами:

— Ну, за две тыщи рублей да. Я бы тоже купила.

Данила расхохотался, совершенно не заботясь о том, что все разом обернулись на него: