Профессия: ведьма
Шрифт:
– Я учту, – пообещал Лён, подхватывая меня на руки.
– Эй, пусти, я пошутила!
Но Лён еще не закончил. Не обращая внимания на яростное сопротивление, он вскинул меня на плечо, животом вниз.
– А еще раньше, – невозмутимо продолжал он, одной рукой придерживая мои брыкающиеся ноги, – женщин вносили в пещеру именно так. Предварительно оглушив дубиной по голове. Вот откуда пошла эта традиция.
– Ну хватит, отпусти, я сдаюсь!
На шум из-за цветастой занавески, прикрывавшей, видимо, дверь в комнату, выглянула бабка. Стрельнув глазами, она расплылась в морщинистой улыбке.
– Молодожены, – констатировала она, опираясь на клюку. – Эх, мне бы ваши годы…
– Ну
Лён, вздрогнув, разжал руки и недоверчиво уставился на бабку, а я мешком свалилась на пол.
– Ну, нахал! – выдохнула я. – Хоть бы предупредил, что бросаешь!
Бабка, охая и придерживая рукой перевязанную серой шалью поясницу, подошла к печи и… исчезла. Растворилась, как соль в воде.
– Ребята, – отстраненно произнес Лён, – посмотрите – не торчит ли у меня из головы третья стрела?
– Странная бабка.
– Или печка, – предположил Вал, хлопая рукой по кирпичной кладке. – Нет, печка вроде нормальная.
– А я уж подумал – со мной что-то не в порядке, – с нервным смешком признался Лён. – Смотрю на нее – и ничего не чувствую. Словно разучился читать мысли…
– А призраки и есть мысли. Кто-то о них думает, вот они и являются. Увидишь еще раз эту старушку – перекрестись и прочти молитву.
Вампир только вздохнул.
Сделав шаг вперед, Вал рывком отдернул занавеси. Никакой двери за ними не было, а стояли ступа, кочерга, метла и два ухвата.
– Ни гхыра себе домишко, средь бела дня призраки шастают. Что ж тут ночью творится?
– Теперь мы знаем, зачем понадобились старосте, – развел руками Лён.
– А он существует?
Староста существовал. Как раз в этот момент он возник на пороге двери в комнату, кряжистый, одутловатый, заспанный, в отвислых штанах и длинной исподней рубахе.
– Ну здрасьте, гости дорогие, – зевнул он, протирая глаза. У старосты были длинные висячие усы, придававшие ему унылый вид, и удивительно живописная лысина, блестевшая, как спелое яблоко. Мы, надо признаться, уставились на него, как бараны на новые ворота. Вал, самый подозрительный и нахальный, протянул руку и пощупал подол старостиной рубахи.
– Не, это не бабка, – разочарованно засопел он.
– Какая бабка? – не понял староста. – Ах, бабка… Бабка еще в позатом году долго жить приказала. Знатная была сваха, почитай, все село переженила. Девки в канун Бабожника к ней гадать бегали – на волосах, блинах, гребнях, помете мышином, тараканах давленых и прочей мерзопакости. Истинно глаголют – дура баба, только она в давленом таракане черты суженого-ряженого углядеть может. А ежели таракан при этом еще ногами-усами шевелит – того лучше, значит, вот-вот сваты ко двору завернут. Моя сестра эдаким макаром всех тараканов в доме извела. Хлопнет лаптем – и всматривается, черты знакомые ищет, а потом, за завтраком, на тряпице показывает, какой знатный жених ей явился. Пакость, одним словом, а не гаданье. Так до сих пор в девках и ходит – кому она такая дура нужна.
– А мы видели вашу бабку. Вон там, в печке, – сдуру брякнул тролль.
Староста только плечами пожал:
– Да знаю, знаю. Она завсегда гостям является, привечает. А вы не обращайте внимания, пущай себе просачивается куда ей надобно. Так-то она ничего сделать не может, стращает только, ежели с непривычки.
– А вы привыкли? – спросила я.
Староста неопределенно махнул рукой и сменил тему.
– Да вы присаживайтесь, побалакаем. Давно к нам путники не забредали, не от кого узнать, что на белом свете деется. Скоро совсем одичаем. К другим хоть свояки на праздники приезжают, а у меня всей родни – сестрица Мажка да дочка Браська, единственное дитя от жены покойной. Куда это она запропастилась? К колодцу на минуточку выбежала – и на тебе, сгинула девка!
Меж разговором староста быстро и сноровисто накрывал на стол. По лицу Вала, словно масляная клякса по воде, расплывалась блаженная улыбка. Из печи выехал на рогах ухвата чугунок с тушеной курицей, печеная картошка, копченая колбаска. Поднялись из погреба миски с квашеной капустой, грибками, огурцами и мочеными яблочками, а также жбан с рассолом. Зашуршал лук, нарезаемый четвертушками, заскрипела соль, счищаемая с толстого куска сала, засуетилась толстая, рябая и некрасивая старостина сестра, расставляя по столу тарелки и кружки. И – предел мечтаний – из укромного закутка явилась на свет божий огромная, холодная и запотевшая бутыль мутного самогона.
Распахнулась дверь, и в горницу ярким вихрем ворвалась девочка лет двенадцати, в новехоньких сапожках и беличьей шубке, на голове – пестрый шелковый платочек, темно-русая коса до пояса, щеки раскраснелись от холода. Звучно, расплескивая воду, бухнула бадейку на приступок и, не обращая внимания на гостей, с порога затараторила:
– Тятенька, а что я знаю! Девчонки у колодца говорили, что Елемееву телушку волк задрал! Прямо посередь бела дня, заскочил в хлев и всю чисто в клочья порвал, вот те крест, не вру! Елемей спал, а жена слышит – телка ревет, давай его в бок толкать… Насилу разбудила, потому как выпимши с вечера был. Пока дошел до сарая, телка замолчала… он назад повернул, а жена его скалкой огрела и снова телушку глядеть послала – самой-то боязно. Елемей поворчал-поворчал, но пошел, открыл дверь – а там волчара!!! Здоровенный, с телка! Как зарычит на Елемея! Как зубишшами заскрежешшет! Тот так и сел, а волк через его скакнул – и деру! Белый, как молоко, а вся морда в кровишше!
Я словно примерзла к лавке, по спине забегали холодные мурашки. В клочья разодрал… Мне послышалось глухое волчье рычание, леденящее кровь, я словно воочию увидела животный ужас в коровьих глазах, прыжок, брызги крови на стенах… и огромного зверя, заживо пожирающего бьющуюся в конвульсиях жертву. Видение промелькнуло перед глазами и исчезло. Лён, как ни в чем не бывало, отщипнул корочку хлеба и отправил в рот. Вал сосредоточенно рассматривал порванный рукав.
– Какая горячка, такой и волк, – недовольно проворчал староста. – Нашла, кого слушать… Вечно этот Елемей сплетни распускает! То мракобес у него окорок из кладовой утянул, то леший по лесу три дня водил, пока самогон не кончился. Теперь волк белый, с телка… Тьфу, слушать тошно! Лучше бы поздоровалась с гостями – такой долгий путь проделали, из самого Стармина!
– Здрасьте! – звонко выпалила девочка, расстегивая шубку и присаживаясь на край лавки. – Тятенька, можно мне колбаски?
– Да бери, бери, егоза, что тебе хочется. А вы, господин заезжий, поди, купцом будете? – Староста со звучным хлопком откупорил бутыль и наполнил кубки.
– Купцом, – не раздумывая, согласился Лён. – Камушками интересуюсь.
– Ну, я так и подумал. Купцы, они завсегда для охраны троллей либо колдунов нанимают, а у вас прям полный комплект. Оно правильно, на одиноких купцов разбойники зело падки. Только навряд ли вы теперича чем-нито поживитесь. До вас уже шестеро с пустыми руками уехали. Не торгуют нынче норники, даже разговаривать с купцами не хотят. Нет камней – и весь сказ. Брешут, нелюди проклятые. Камней у них пропасть, шахты работают, сам видел, когда ячмень на продажу возил. Видать, цены взвинтить хотят. Но вы все ж сходите, попробуйте, может, уже подобрели.