Профессор бессмертия. Мистические произведения русских писателей
Шрифт:
– Ну скажите же теперь сами: может ли это быть, чтобы творение, то и дело развиваясь, с трудом и с усилиями необычайными вырабатывая на основании непреложных законов высшую форму, душу человека, непременно «индивид», личность, сразу обрывалось на смерти этого «индивида», на уничтожении, с таким трудом и в такое долгое время доразвившейся «души»? Всегда и везде природа сохраняла, сберегала высшую из выработанных форм бытия, чтобы из нее идти дальше, а тут, на самой высшей форме, вдруг ни с того ни с сего отступает она от этого тысячелетиями соблюдавшегося закона и умерщвляет ее! Одно из двух: или все бытие земное ни что другое как безумие, ирония, мыльный пузырь – но тогда зачем же привычные, несомненные, непреклонные, математически точные законы мироздания, зачем вся эта обстановка строгой логичности для надувательства кого-то, для какого-то важного, триумфального, законного шествия в глупейшее ничто? Или, наоборот, если законы – не шутка, если жизнь действительно логична и развитие в известном направлении – ее суть, тогда признайте в гибели единоличной души человека, т. е. высшего индивидуума, совершеннейшую невозможность, полное отрицание всей остальной жизни, всех несомненных законов бытия, какой-то невероятный, беспричинный скачок по совершенно противоположному всему движению бытия направлению! Но, признав невозможность гибели души, что будет совершенно правильно, предоставьте же ей, в силу сохранения однажды выработанных, улучшенных форм, дальнейшее развитие, т. е. загробную жизнь…
– Вы знаете, что я враг всякой метафизики и могу вас уверить, что я не выйду, как не выходил до сих пор, из того светлого круга мышления, в котором назначено нам мыслить. До периферии его я вас доведу, но следовать за вами далее не буду. Если вам угодно, вы пойдете дальше сами, но я в метафизику ни на шаг.
– Первыми и самыми важными вопросами, возникшими, конечно, и в вас, если допустить загробную жизнь души, являются вопросы о том: можно ли представить себе душу без тела и где же совершаться дальнейшему развитию индивидуальной души? Отвечу на них по порядку, без всякой метафизики.
– Можно ли представить себе душу без тела? Ответа на этот вопрос я вам дать не могу по принципу, потому что он чисто метафизического свойства, и думаю, что поступаю основательно, сказав прямо, без обиняков, что этого я не знаю. В данном случае я поступаю, быть может, слишком даже добросовестно; я мог бы воспользоваться и метафизикой, потому что даже такой реалист, как Вундт, не отрицает, что существуют метафизические основания, взятые прямо из опыта и науки. Но я буду верен себе. Упомяну только к слову, что многие: наш казанский профессор Лобачевский, иностранцы Риман, Шмиц-Дюмон, – считают себя вправе прийти к заключению, будто бы алгебра дает нам возможность прозревать, провидеть другие измерения пространства, чем те, которые нам известны. Я не математик, проверить их не могу, но и отрицать не смею. Если действительно существует четвертое измерение, нам не известное, но только угадываемое, и его предвидят математики на основании математики, то я решительно не вижу причины не предполагать возможным отдельное существование в неизвестных нам условиях однажды образовавшейся души! Но, как я уже сказал, я не буду говорить о возможном, я останусь при необходимом и несомненном. На этот вопрос я вам ответа, как сказано, не дам.
– Перехожу ко второму вопросу: где же совершаться дальнейшему развитию души? Или, другими словами: может ли она исчезнуть для нас? Исчезает ли что-нибудь из мироздания?
– Закон, открытый в 1824 году Карно и распространенный в его последствиях на все мироздание в 1853 году, Томсоном, гласит так: «Только в том случае, если тепло переходит от тела более нагретого к телу менее нагретому, может оно быть преобразовано в механическую силу, и то только некоторою частью своею». Большая часть переходит без всякой работы и ведет лишь к уравнению температуры; тела, одинаково нагретые, обмениваются лучистою теплотою, но работы при этом происходить не может, между тем, как механическая сила переходит в тепло беспрерывно. Если Вселенная будет предоставлена совершению нынешних физических условий, то, в конце концов, весь запас сил движения перейдет в тепло, а тепло, в свою очередь, – в равновесие температуры. Тогда исчезнет причинность каких-либо изменений, какой-либо жизни, тогда настанет полнейший застой решительно во всех жизненных отправлениях природы, тогда покончится жизнь растений, животных, человека, и Вселенная, по словам Гельмгольца, будет обречена войти в вечный покой. «Вечный покой»! Но ведь это наш молитвенный стих! Но ведь это значит бессмертие покоя? Бессмертие известного градуса температуры, бессмертие, или statu quo, материи? Бессмертие успокоившейся материи? Т. е. все-таки длинный ряд бессмертий, с которым наши ученые решительно не знают что им делать, и перед лицом которого становятся в тупик? «Естественно», что растения и животные существовать тогда не будут; обреченная на вечный покой, оставшаяся не у дел материя будет тоже совершенно «естественна», да и самый покой этот будет вполне «естественен». Действовавшие прежде силы, обусловливавшие всю красоту бытия и самого человека, «естественно» преобразятся, станут невидимы, войдут в равновесие температуры, совершив круговорот… Ничего «неестественного», как вы видите, в этом не будет; какая-то жизнь тоже как бы останется, но только в грустном виде равновесия температуры. Следовательно, получается не одно, а многие «бессмертия» и при этом полнейшая «естественность» этого бессмертия по науке. Силы, созидавшие жизнь, преобразятся в равновесие температуры и останутся не у дел, потому что работа, им предстоявшая, будет совершена, и они при тех условиях, которые в то время, или, лучше сказать, в то безвременье сложатся и будут наличными, окажутся неспособными к работе.
– Не могу удержаться и тут от того, чтобы не вспомнить опять-таки Священного Писания, к которому, как вы знаете, я отношусь очень критически, но очень нередко поражаюсь им. Совершенно так же верно, как поведано в библии, сотворение мира не мгновенное, а во времени, в шесть дней, здесь, в бессмертном «покое» вселенной, предусмотриваемом наукою, не вспоминаете ли вы того «покоя блаженных», о котором повествует нам все-таки та же библия? И необозримо много в ней и других истин, до которых человечество дорабатывается только усилиями тысячелетий, которых мы еще не увидели, хотя они и видимы, которых мы еще не постигли, но когда-нибудь поймем. Только нечто исключительное, божественное могло создать такую книгу, как библия!
– Если признать за справедливое, что величественный мертвый, или вечный покой мироздания обусловится равномерностью температуры, то это признание может сослужить мне в моем доказательстве большую службу. Возрастание и развитие единоличной души человека, приняв в расчет всю животную и, в особенности, мозговую деятельность индивидуума, за всю его иногда очень долгую жизнь поглощает, что несомненно, весьма большое количество энергии. Значительное подтверждение этим словам найдете вы у Молешота. Совсем не бессмысленно было бы смотреть на индивидуум человека, совершивший свое земное, видимое бытие, как на некое жизненное явление, поглотившее, устранившее из мирового обращения весьма значительное количество тепла; смерть человека, в таком случае, была бы ничем иным, как кажущимся исчезновением некоего количества тепла, и душа его, за гробовою доскою, чем-то совершившим вполне жизненный круговорот, кончившим возможную в условиях нашего нынешнего мира работу, и безвозвратно отошедшим от участия в жизни, и тем более видимости и ощутимости, но не сгинувшим.
– Здесь, на этом месте, я должен остановиться, достигнув периферии того светлого пространства, в котором назначено нам мыслить и трудиться. Ни пяди далее не могу я двигаться без того, чтобы не удариться в метафизику. До смерти человека, до дверей в загробную жизнь и указания на них мог я довести мое исследование путем, не противоречившим естествознанию, далее идти не могу. Дверь в бессмертие видна, я ставлю вас перед нею, но что за нею – это вне светоносного круга моих человеческих соображений.
– Вполне непозволительно было бы следовать Сведенборгу с его расквартированием душ. Если пуститься этим путем, то предположений можно бы сделать видимо-невидимо. Одно из них, отчасти, совпадало бы опять-таки с библиею. Будущее души в загробной жизни, дальнейшее ее развитие и усовершенствование можно представить себе неким оплотнением, материализациею ее, обратным воплощением в материю, но в материю иную, чем нынешняя, уже потому, что она минует фазис посмертного покоя, а именно: уравновешения температуры, который ей несомненно предстоит. Не таково ли будет и Воскресение мертвых? «И увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали», повествуется в Откровении Иоанновом, причем сказано, что старое небо «скроется, свившись, как свиток».
– Заглянуть в судьбы души в загробной жизни было бы со стороны человека не только нелепостью, не меньшею, чем если смотреть на звезды в микроскоп, но явилось бы умалением значения бессмертия, потому что всякое описание его являлось бы, при наших средствах познания и мышления, простым антропоморфизмом, низкопробным очеловечиванием тех высших, нам совсем не известных законов и форм, для описания которых, по самому существу дела, у нас, еще не умерших, не кончивших круговорота жизни, не может быть ни линий, ни красок, ни соображений, ни букв. Подобное описание могло бы удасться хотя сколько-нибудь только в том случае, если б загробное будущее стало настоящим. Есть одно чудесное место в Евангелии Иоанновом, подкрепляющее мои слова и свидетельствующее о том, что нам, по нашим законам и формам, не судить о законах и формах загробного бытия. Ученики Христовы допрашивали однажды Спасителя о том: куда он идет? что обещает? «В доме Отца моего обителей много», ответил он им, «а если б не так, я сказал бы вам: я иду приготовить место вам». В ответе этом имеется несомненный намек на другие, многие «обители», новые и нам не известные, бытие которых не обусловливается даже такою необходимостью, как «место» их существования! Спаситель прямо говорит, что он избег, и не сказал слова «место», а сказал гораздо более широко и неуловимо – «обители», прибавив еще для пояснения, что «их много».
– Этих «обителей», этих иных форм бытия, не нуждающихся в «месте», – мы не знаем и знать не можем. Они явятся фактическим настоящим только для умерших людей. Если я сказал с уверенностью, что открытую дверь в единоличное бессмертие я вижу, то с тою же совершенно уверенностью и на тех же самых основаниях утверждаю я самым положительным образом, что никакого общения физического между умершими и живыми быть не может. Весь спиритизм, весь медиум – это нечто вроде слабоумия или даже идиотизма в мышлении человека. Совершенно так же, как невозможно обратить в механическую силу, отработавшую вконец и пришедшую к равновесию часть тепла, и она для мира безвозвратно исчезает, успокаивается, совершенно на том же основании говорю я, что душа умершего человека никоим образом, ни под каким видом в общение с покинутым ею миром войти не может! Существуют ли отошедшие здесь, между нами, или обретаются они где-либо в пространствах, это вопрос праздный и совершенно бессмысленный; если бы было возможно какое-либо физическое общение, то душа умершего еще не окончила бы земного бытия своего, вполне с ним не рассчиталась, была бы непременно, если можно выразиться, «материеспособною», т. е. еще не улетучившеюся частью тепла, была бы причастна «земляности»; это последнее совершенно подходящее слово нашел я где-то в сочинениях паломника Муравьева. Ожидать появления кого-либо из мертвых – это совершенно то же, как если бы какое-нибудь земноводное каменноугольной формации вдруг пожелало встретиться с другим земноводным из формации меловой. Между ними легли время и невозможность, и появление мертвого явилось бы полным отрицанием причинности и условий загробного бытия. Видения, несомненно, могут иметь место, но они будут явлениями чисто субъективными, способными исчезнуть при надавливании пальцем одного глаза в сторону и нарушением параллельности глазных осей.