Прогноз на завтра
Шрифт:
Теперь закройте глаза. Давайте вспомним свое лицо.
А имеем ли мы свое лицо?
Но на забор можно влезть.
Нечто вроде стройплощадки - бревна, ящики, большая катушка с кабелем. И вот с этой катушки я подпрыгнул и вскарабкался. Правда, сначала я оказался на четвереньках, потом сразу выпрямился. Представляю, странное зрелище, человек на каменном заборе среди бела дня, ну не совсем белый день, шесть вечера, но все-таки. Привлекать чье-то внимание, позировать не хотелось. Внизу кусты и открытые участки травы, куда можно было благополучно приземлиться. Полминуты я раздумывал -
Я встал, поднял папку, потер ладони. На правой руке проступала ссадина. Ничего. Оказывается, я на что-то еще способен.
И дальше - через кусты я вышел на дорожку - солидный, респектабельный молодой человек - уже не совсем молодой, послушно откликающийся на "дяденьку".
Больные в серых халатах и одноцветных пижамах неторопливо прогуливались по саду. Человек пять ребят играло в волейбол. Нянечки, заняв "узловые пункты", там, где дорожка поворачивала и все просматривалось, мирно беседовали между собой. Кажется, мое появление прошло незаметным.
Она сидела на скамейке с двумя своими новыми подругами. Я окликнул, она обернулась и, конечно, очень обрадовалась. Подруги как-то сразу исчезли, а я смотрел на ее улыбающееся, некрасивое, а может быть, и красивое - я уже давно не знал, какое оно, - лицо моей жены, лицо всегда милое для меня, лицо моей девочки.
– Как ты попал сюда? Через забор? Вот и зря. Сегодня как раз хорошая сестра. Она бы пропустила тебя через первое отделение. Почему ты не поздоровался с Олей и Наташей? Да? Я не слышала. Ну ладно. Как дома? Как Алена?
Я беру ее под руку, и мы идем по аллее, и я говорю с ней так, как разговаривают с маленьким ребенком - растягивая слова, добродушно покровительственная интонация, знак вопроса в конце каждого предложения.
Ну? Ты совсем прекрасно выглядишь, ты, наверное, поправилась? Играешь в пинг-понг? Так у вас тут просто санаторий? Такой глупый - и играет в пинг-понг, разве такое бывает? Ну пойдем сыграем?
И мы играем две партии, а потом делаем круги по аллеям, не торопясь, в общем потоке, и нас обгоняет только сухонький старикашка, он вежливо просит чуть посторониться, он деловито семенит, размахивает в такт руками - почти спортивная ходьба, - он делает два круга, пока мы проходим один. И я, растягивая слова, с той же покровительственно-добродушной интонацией рассказываю, что Алена здорова, что с деньгами порядок, что дома все прекрасно, а на работе - еще лучше. Все, что просила, принес. Что принести в следующий раз?
Бьют в подвешенный кусок рельса. Гонг. Раунд закончен. А может, наоборот, только надо выходить на ринг? А может, это как в театре, конец очередной картины?
Нянечки на узловых пунктах оживились. Они словно подметают дорожки и люди в халатах скапливаются в одном месте, там, где висит рельс.
Мы в конце аллеи. Самые последние.
– Принеси мне иголку. Ладно? Порвалась кофточка. Только передай незаметно. У нас все острые предметы забирают. Обыскивают. Шарят под матрацами. Только скажи им, чтоб мне не делали уколы. Ладно? Я не хочу. Поговори с ними. Не надо уколов. Возьми меня отсюда.
Я смотрю ей в глаза, и в них сейчас страх, и они даже другого цвета, темные, темные без дна, и мне на мгновение кажется, что это не глаза человека - два черных отверстия куда-то в бездну, в подземелье, где хаос, мрак, - это всего мгновение, но меня пронизывает дикая боль, мне хочется кричать, выть, царапать землю - всего одно мгновение, - я отворачиваюсь, чтоб, не дай бог, она что-либо не почувствовала, и, растягивая слова, покровительственно-добродушно завожу обычную бодягу: дескать, нельзя, врачам виднее, новый курс лечения и т. д., но она меня прерывает:
– Да нет, просто так. Я сама знаю, что нельзя.
Мы подходим к рельсу, где санитарки разбивают больных на четыре группы, и тут я понимаю, к чему я все время прислушивался - пение, поет пожилая женщина, поет тихим голосом, бессвязно, какую-то неизвестную мне песню.
– Не обращай внимания. Это из первого отделения. Она всегда поет.
Отпирают дверь, мы входим в тесный маленький вестибюль, больных считают, дверь запирают, открывают другую, мы на лестнице, а за нами щелкает ключ. Я довожу ее до второго этажа. Лестничный пролет затянут сеткой. Отпирают дверь отделения, уводят больных, щелкает замок. Я спускаюсь, жду, когда мне откроют другую дверь в коридор клиники. По коридору, где всегда электрический свет, в большой мрачный вестибюль, где деревянные кресла, провожаемый подозрительным взглядом санитарки, которая в положенные часы принимает передачи, - по каменным ступенькам вниз, хлопает одна дверь, вторая - я на улице, издалека доносится скрежет и звон трамвая. "Еще светло", - почему-то думаю я, хотя пять минут назад гулял по саду, но то, что было там, мне представляется иным миром.
Я стою спиной к двухэтажному зданию из красного кирпича, на котором нет вывески.
Но ведь она ни в чем, ни в чем не виновата!
Она просто обыкновенная женщина.
Но в России испокон веков к женщинам предъявлялись какие-то дикие, несуразные требования. Они работали в поле наравне с мужиком, но потом мужик бежал в кабак, а женщина занималась детьми и домашним хозяйством. Быть хорошей женой и матерью - этого, видите ли, мало. Они еще должны были коня на скаку останавливать и входить в горящие избы.
Еще в детстве я замечал, что большинство женщин ходит в сапогах и валенках. Они вкалывали на стройках, ремонтировали железные дороги и мостили улицы. Войну выиграли женщины, ибо на них держался весь тыл. Тяжелое время, вынуждены? Да. Но почему, почему мужчины воевали так бездарно, что допустили немцев до Волги?
***
Нашим женщинам с малолетства вдалбливали:
ты должна быть хорошей общественницей, передовиком производства;
идти в доярки, свинарки, на целину и на стройки Сибири;
воспитывать детей в духе преданности партии и правительству;
вести дом, повышать свой культурный уровень;
делить с мужем все трудности и невзгоды;
куда-то звать и еще немного шить.
А то, что ты плохо одета, - ничего, главное, чтоб человек был хороший, думать о тряпках- мещанство, тлетворное влияние проклятого Запада.
А то, что муж пьяница и не всегда ночует дома, - сама виновата, не могла сохранить семью.
А то, что ты не знаешь, как жить с мужем - но ведь у нас странная мораль: проблемы, волнующие мужчин и женщин, проблемы их взаимоотношений, то, о чем люди думают половину своей жизни, - все это считается аморальным, об этом принято умалчивать. Вроде бы ничего между мужчинами и женщинами не происходит, а детей приносят аисты. Нет никаких проблем, и все.