Программист
Шрифт:
Помню отлично, как он тогда разбежался прямо ко мне на пост, где я стоял в шинели до пят и набухших, сырых сапогах. Стоял спиной к вертолетному полю и лицом к складам и тоскливо прислушивался к ноющему плечу, которое терзал ремень. А ремень оттягивал увесистый АКМчик (автомат такой) с примкнутым штыком. Это была смена с 9 до 11 Давно рассвело, так что самое худшее (темнота, от которой хоть караул кричи, как хочется спать) осталось позади.
Ну вот, поправил я в очередной раз сбившийся на правую ягодицу патронташ, прикинул в уме, скоро ли придет разводящий со сменой, а тут из-за склада ГСМ и появился Геныч.
Он бежал ко мне, неуклюже раскидывая коленями грубую материю шинели, и все его растерзанное, карикатурно вихляющееся обмундирование просто вопило, что Генка — шпак, то есть человек штатский, не наш. Он
Так думали, и гадали, и часами в затылках чесали, а жизнь армейская шла своим чередом, ну а любая неопределенность — это не для нее. Вот и неопределенность с нами кончилась довольно быстро и довольно неожиданно и неприятно для нас. Кончилась тем, что нами (а всего нас было в трех частях, составляющих отдельную бригаду, человек 12–14) стали затыкать все дыры. А что это значит? А то и значит, что стали нас гонять по 12–15 раз в месяц в наряды, и притом в самые тяжелые. Через день — на ремень, через два — на кухню, вот так приговаривала горьковато-бесшабашная армейская присказка. Ну а для нас фольклор обернулся обыденкой. В роту приходили только переночевать. Да и то, что за сон, если на вечерней поверке старшина роты открывал свой кондуит, свою амбарную книжищу и бодрым, зычным голосом начинал (Ну, чистый дьякон! В церкви я не бывал, но по фильмам так выходило): «Слушай наряд на завтра…» И слушали. И после короткого гула разочарованных (а такие были всегда) расходились по казарме, а назавтра снова шли в наряд, и следующей ночью нас в казарме уже не было. Так и ночевали — через ночь.
Две ночи сна подряд — это уже было как нечаянный подарок судьбы или нечаянный недосмотр старшины. Ходили мы слегка осоловевшие от плотных солдатских харчей и недосыпания. Ребятишки некоторые совсем подрасклеились. Лександрыча вывозил природный юмор, приспособляемость (прошу не путать с приспособленчеством!) и частая московская почта. Как будто он делал себе инъекции антиуныния, потому как несерьезности его было столько, что хватало и на других. А несерьезность, если уж видишь, что дело не полоса или просто туговато как-то оно всё — в этом случае просто наипервейшая вещь. Так вот, этой наипервейшей вещи было у него более чем. Ну просто на всех. На шарап. Хватило бы и на меня. Ну да для меня самого это было скорее роскошью, чем необходимостью. Я хоть специально никогда не накачивался, но на пляже раздевался спокойно, было что показать. В общем, парень я физически крепкий, энергичный, «гнилая интеллигенция» — это совсем из другой оперы, не про меня совсем. Ну и там я поагрессивнее даже получался, чем Геныч. Он все старался только уравновесить давление, не раскачивать лодку. Понимал, что это временно, и не раскрывался, не расходовал себя. Это я уже теперь для себя усек. Ну а уж я-то не упускал ни одного случая, чтобы не сцепиться со старичками, со старшиной роты, а то и с офицерами. Ладно, с офицерами-то нам, «лицам с высшим образованием», разговаривать как раз было легко. Так ведь не от них танцевались все наши печки-лавочки.
Ну, так или иначе, а у Геныча к августу обнаружилась какая-то болезнь горла, и его демобилнзовывали раньше, даже без прохождения венчающих нашу годичную службу двухмесячных курсов по подготовке офицерского запаса.
И вот когда он начал рассчитываться со старшиной роты и каптерщиком, выяснилось, что его ножны дли штыка сильно погнуты (где и когда — не суть дело. Скорее всего кто-нибудь из «старичков» незаметно подменил), а парадные, особой твердости материала погоны и вовсе отсутствуют. Мог бы ои, конечно, спокойно обсудить все положение с каптером. Калинчук — солдат второго года службы, мужичок-кулачок, конечно, как оно и положено каптеру, будь-будь, но дело-то плевое, не такое улаживалось, ан… человек увольняется — это уж особь статья.
С паническим видом, радостный и испуганный — все в болтанку, он прибежал в караулку и, узнав, на каком я посту, примчался ко мне. По главе устава, озаглавленной «Обязанности часового», я, понятное дело, не имел права подпускать к себе никого, кроме разводящего и лиц, прибывших с ним. Согласно уставу я должен был сначала крикнуть Генке: «Стой, кто идет?» Если бы он продолжал бежать ко мне, я, даже узнав его, должен был крикнуть: «Стой, стрелять буду!» При отсутствии понимания моих речей со стороны Гены я должен был дать один предупредительный выстрел, а затем… Впрочем, ни до каких ужасов не дошло. Не стал я ему ничего кричать, а подождал немного, пока он добежал до меня, и выслушал его дембельную горячку.
Дело было ясное. Я рассказал ему, в каком месте под матрацем моей койки он найдет парадные погоны, а затем взял его искривленные ножны и отдал ему свои, исправные. Геныч повернулся и, помахав мне рукой, в несколько невероятных прыжков исчез из виду. «Спринтер-шплинтер», «черная неблагодарность» — так и хотелось мне пульнуть ему под пятки, на смазку, но человек увольняется — особь статья.
А в середине ноября по присвоении мне звания младшего лейтенанта запаса убыл на гражданку и я. Генка смеялся, как дите малое, неразумное, печатал строевой шаг на паркете в квартире Короткова (еще один из лиц с высшим образованием), зычным голосом подавал команды «Кру-у-гом!» и «Ле-е-вое пле-чо вперед, шагом м-марш!» и заливался мелким смешком, совсем даже не лейтенантским, а каким-то… Ну шпак, да и только, или, как любил пошутить один из сиповатых и небритых авторитетов дворов моего детства: «Ну что за человек? Ни украсть, ни покараулить».
Да, так вот, все это я отлично помню. Ну, и куда мае теперь с этим добром? Позвоню. Позвоню, и все тут. Оно, конечно, на тройках бы подкатить — выходи, Гена, дембеля мы удалые, а помнишь… а помнишь… ну и все такое, и по коньякам по цилиндрику впридачу…
Ладно, казак, думай не думай, кафтана ни шиша тебе никто за это не купит. Ладно. Как-то выгребать надо. Отсюда и пляши, И к Генке толкнуться — самое милое дело. Черт с ними, с тройками, там поглядим. Выгребать надо.
Он же первый и перья с меня повыдергает, если я сейчас с ним не стелефоню, а он узнает потом, какой у меня расклад был.
8. Геннадий Александрович
Когда Сережа Акимов сообщил мне, что Лиле Самусевич снова не дали магнитные ленты, заказанные нами еще на той неделе, и при этом понимающе ощерился, я не выдержал и сам побежал к завскладом. Я не могу терпеть, чтобы Серж понимающе щерился потому, что это именно я перетащил его на эту работу и обещал ему все такое самое разэтакое к плюс двадцать впридачу. Плюс двадцать к окладу он получил, а вот что касается всего такого и разэтакого…
Я не обманывал Сережку, когда расписывал ему про интересные задачи и неограниченные перспективы. Я просто был рупором Телешова.
Как только я поступил на работу в отдел Борисова, Телешов (а иногда к нему присоединялся и сам начотдела) стад обхаживать меня со всех сторон и напевать в оба уха сладкие административно-кибернетические сказки. По его словам, системный подход в наше время — все и вся.
Системный подход в наше время, мол (и даже как-то так получилось, что не сам подход, а только упоминание, только воспевание его), совершенно автоматически вывозит в доктора наук каждого, кто в детстве не болел полиомиелитом. Впрочем, к чему надо применять этот самый системный подход и вообще «детали» занимали в его разговорах сравнительно мало места. Воронка его красноречия сужалась каждый раз к одному и тому же пункту: надо набрать людей. Каких, зачем, почему — неважно. Главное — побольше и побыстрее.