Прогулка, Шиллер Фридрих Иоганн Кристоф

Прогулка

1964 г.

5.00 + -

рейтинг книги

Шрифт:

Здравствуй, моя гора с красноватой блещущей высью, Здравствуй, солнце, чей свет мягко её озарил! Вас я приветствую, нивы, тебя, шелестящая липа, И на упругих ветвях звучный и радостный хор; Здравствуй и ты, лазурь, объявшая неизмеримо Бурые склоны горы, тёмную зелень лесов И — заодно — меня, кто бежал из темницы домашней И от избитых речей ищет спасенья в тебе. Током животворящим твой воздух меня пронимает, Крепнет мой жаждущий взор в блеске могучих лучей. Густо в долине цветущей блестят переливные краски, Но пестротою ничуть не оскорбляется глаз. Вольно луг расстилает свой пышный ковёр, и далеко В зелени свежей по нём сельская вьётся тропа. Пчёлка, жужжа, снует деловито; на клевере красном Сонно дрожит мотылёк, слабым повиснув крылом. Жгут меня стрелы солнца; в просторах — ни дуновенья, Трель жаворо́нка лишь

в воздухе ясном журчит. Вот зашумело в ближних кустах, — качнулись вершины Ольх, и волна пронеслась по серебристой траве. Благоуханная ночь обступает меня, и в прохладу Под восхитительный свод буки густые зовут. В тайне леса из глаз исчезает ландшафт на мгновенье, Вьётся тропинка змеей, в гору всё выше ведя. Только украдкой свет сквозь решётку листвы проникает, И, улыбаясь, лазурь блещет порой сквозь неё. Но разрывается полог внезапно, и проредь лесная С шумом назад отдаёт взору сияние дня. Необозримая даль разливается передо мною, И, голубея во мгле, мир замыкает гора. Там, внизу, у подножья горы, ниспадающей круто, Зеленоватый поток зыблет свои зеркала. Воздух вокруг меня беспределен; на небо взглянешь — И помутится в глазах; в бездну заглянешь — замрёшь. Но промеж высоты и бездны, сердцем спокоен, Путник неспешно идёт по безопасной тропе. Берег богатый с улыбкой бежит ко мне издалека, Славит живые труды пышно разубранный дол. Видишь вон те полоски? То межи крестьянских владений, Кинула пёстрый ковёр матерь Деметра на них. Древний закон дружелюбный, начертанный роду людскому, С дней, как любовь, отлетев, медный покинула век. Но в размежёванном поле вьёт петли, как прежде, тропинка, То пропадает в лесу, то неуклонно ползёт В гору, полоской мелькая, связующей разъединённых. Плавно по гладкой реке вниз потянулись плоты. Слышны на сотни ладов колокольчики стад средь равнины, Эхом продлён пастуха уединённый напев. Шумные сёла венчают поток — то в частый кустарник Прячутся, то, наклонясь, в бездну глядят с крутизны. Здесь ещё с пашней в соседстве живёт человек неразлучно, И окружают поля сельский домишко его. Затканы цепкой лозою оконные низкие рамы, Нежно древесная ветвь бедный шалаш обняла. Сельский счастливый народ! Порывов бурных не зная, Весело с полем своим делишь ты скромный удел. Все помышленья твои ограничены жатвою мирной, Ровно, как будничный труд, жизнь твоя льётся всегда. Кто ж похищает внезапно картину прелестную? Чуждый Распространяется дух быстро по чуждым полям. Обособляется то, что, любя, мешалось недавно, Равенству прежних времён классы на смену идут. Вижу перед собой поколенье тополей гордых, В пышном порядке ряды вдаль протянули они. Всюду там правильность, всюду там выбор, всюду различье, Свита почтительных слуг, особняком — властелин. Дивно светясь, купола возвещают о нём издалека, Тяжко из чрева скалы башенный город растёт. Из первозданных лесов в пустыню изгнаны фавны, Но поколенье дало камню высокую жизнь. Сходится ближе теперь человек с человеком. Теснее Стал окружающий мир, внутренний — шире, полней. Глянь, как в огненной схватке кипят упорные силы; Чем напряжённей их спор, тем будет крепче союз. Тысячу рук оживляет единый дух, и ревниво В тысяче верных грудей сердце пылает одно. Бьётся, пылает оно за отеческий край, за уставы Предков, чьи кости лежат в этой бесценной земле. Сходят с небес чередою блаженные боги — и ждёт их Сень благолепных жилищ там, за священной чертой. Каждый является с даром чудесным: всех прежде — Церера Смертному плуг дарит, якорь приносит Гермес, Бахус — гроздь винограда, Минерва — отросток оливы, И боевого коня мощный ведёт Посейдон. Львов в колесницу запрягши, гражданкой вольной въезжает Матерь Кибела в проём гостеприимных ворот. Камни святые, познаний рассадники! Нравы смягчая, Дальним морским островам слали вы семя искусств. Бодро у этих ворот мудрецы возвещали законы, Храбрые пылко рвались в бой за пенаты свои. С этой стены неотрывно вослед уходящим глядели Матери скорбной толпой, к сердцу младенцев прижав; После с молитвой они повергались пред алтарями, Славы, победы прося и возвращенья мужьям. Вы победили в бою, но назад вернулась лишь слава, Память о вас бережёт красноречивый гранит: «Путник, придя в Лакедемон, скажи согражданам нашим, Что полегли мы костьми, как повелел нам закон». Спите спокойно, друзья! Напоенная вашею кровью, Блещет олива в цвету, пашня пускает ростки. Вольно творит ремесло, наслаждаясь плодами усилий, Встав из речных камышей, бог голубой закивал. В дерево входит со свистом секира, стонет дриада, Грузно с вершины горы рушится ствол вековой. Окрылена рычагом, устремилась глыба с утёса, В тайные недра земли с лампой нырнул рудокоп. Мерно и звонко стучит в наковальню молот циклопов, И под могучей рукой искрами брызжет металл. Пляшет веретено, золотистым льном обвитое, С шумом меж нитей тугих носится ткацкий челнок. Эхо разносит по рейду крик лоцмана; в дальние страны Ждут отправленья суда с грузом домашних трудов, Весело тянутся в гавань другие с дарами чужбины, — Веет нарядный венок на высочайшей из мачт. Что за кипенье на рынках, исполненных радостной жизни, Ах, что за смесь языков, странно волнующих слух! Вот на подмостки купец высыпает богатства земные — Всё, что под знойным лучом Африка произвела, Что в Аравийском краю вскипает, копится в Фуле, — И Амалтея добром переполняет свой рог. Счастие здесь родит детей небесных таланту, Благоволеньем богов бурно искусства растут, Жизнью воспроизведенной художник радует взоры, Камень, ожив под резцом, заговорил по-людски. Свод рукотворных небес утверждён на столбах ионийских, В стены свои Пантеон весь заключает Олимп. Легче летящей Ирисы, стрелы стремительней арка Круто перенеслась через ревущий поток. В уединенье мудрец фигуры циркулем чертит: Дерзок и неутомим, он проникает умом В силу материи, в дух, в любовь и презренье магнита, Ловит он в воздухе звук, он разлагает лучи, В чуде случайностей ищет причины закономерной, Хочет явлений хаос в стройность и мир привести. Буквами в голос и плоть облекаются мысли немые, И говорящий листок с ними плывёт сквозь века. Тает туман заблуждений пред взором, широко раскрытым, Образы хмурых ночей тонут в сиянье дневном. Рвёт оковы свои человек-счастливец, но вместе С узами страха, чтоб он повод стыда не порвал, — «Воли!» — взывает рассудок, «Свободы!» — вторят желанья, — Бешено рвутся они прочь от природы святой. Ах, средь бури исчез тот бдительный якорь, который У побережий держал; волны швыряют пловца И в беспредельность несут; потерян из виду берег, Пляшет без мачт и руля челн по горам водяным. В тучи зарывшись, погасли Медведицы кормчие звёзды, Всюду, куда ни глянь, властвует хаос один. Правда из речи исчезла, из жизни вера и верность Скрылись, и ложь на устах клятвой священной звучит. В крепкие связи сердец, в любовные тайны впускает Жало своё Сикофант, разъединяет друзей. Вот пожирающий взгляд вероломство в невинность вперило, Вот злодеянье своим жгучим укусом мертвит. Мысли продажные в душах растленных; любовь отрешилась От благородства, и нет в чувствах свободы былой. Низкий присвоил обман святые черты твои, Правда, Он у природы украл лучшие те голоса, Что неимущее сердце в порывах дружбы открыло; Честному чувству теперь — выход в безмолвье одном. Право кичится на пышной трибуне, в лачуге — согласье. И привиденье — закон — стражем у трона стоит. Множество лет и столетий мумия существовала, Обликом ложным своим жизни противостоя, Но пробудилась природа, могучею медною дланью Двинула в полый костяк время с нуждой заодно, — И, уподобясь тигрице, что, клетку стальную разрушив, Вдруг вспоминает, грозна, сень нумидийских лесов, Гневно на зло человек ополчился и под остывшим Пеплом города вновь ищет природы родной. О, раздвиньтесь же, стены, и дайте пленнику выход, Вот он, спасённый, бежит в лоно забытых полей. Где я? Исчезла тропинка. Глубоко зияют ущелья Передо мной и за мной, переграждая мне путь. Сзади остались сады, провожатых кустов вереницы, Скрылся из глаз любой след человеческих рук. Только материю вижу, откуда росток свой пускает Жизнь, одичалый базальт ждёт чудотворной руки. С ревом и шумом несётся поток по рёбрам утёсов И под корнями дерев путь пролагает себе. Дико и страшно здесь! Одинокий в пустыне воздушной, Только орёл висит, мир с облаками связав. Здесь ни один ветерок не доносит ко мне на вершину Отзвука дальних людских радостей или скорбей. Но неужели один я? — О нет, я с тобою, природа, Ах, я на сердце твоём — это был только лишь сон; Грозной картиною жизни мне ужас невольный внушал он, Рухнула в дол с крутизны мрачная грёза моя. Здесь, на твоём алтаре, очищаются все мои чувства, И молодеет мой дух, полный весёлых надежд. Цель и намеренья вечно меняет властная воля, И повторяются век, круговращаясь, дела. Но, молодая всегда, ты, природа, во всех измененьях Благочестиво хранишь древний закон красоты. Всё, что тебе доверяет младенец резвый и отрок, Чистой и верной рукой мужу ты передаёшь; Разные возрасты жизни ты кормишь грудью единой; И под одной синевой и по одной мураве Бродят совместно с близкими также и дальние роды. Видишь — сияет светло солнце Гомера и нам!