Прогулки по Испании: От Пиренеев до Гибралтара

Мортон Генри Воллам

Кортес почти сразу начал строить город, из которого впоследствии вырос Мехико. Существующий ныне королевский дворец на главной площади — Пласа Майор — стоит на месте резиденции, которую Кортес воздвиг на руинах дворца Монтесумы. Собор сменил ужасные teocallis, но площадь озера теперь уменьшилась, и сейчас там, где первые испанцы видели тысячи каноэ, лишь сухая земля.

Едва завоевание завершилось, прибыла донья Каталина, чтобы воссоединиться с супругом. Ее здесь не особенно ждали, но муж дал ей положение королевы. Говорят, она была чрезвычайно ревнива, и хотя донья Марина уже не могла с ней соперничать, вероятно, существовали и другие женщины. Донью Каталину нашли мертвой в постели через несколько месяцев после приезда, при обстоятельствах, которые многие враги ее мужа не забыли.

Кортес, которому ко времени завоевания Мексики исполнилось тридцать шесть лет, стал, пожалуй, величайшим испанцем своего времени, королем во всем, кроме титула. Но он был обречен: его успех породил слишком много врагов. Его прославляли и осыпали почестями в Испании. Он стал маркизом Оахака и женился на прекрасной и

благородной донье Хуане де Суньига; но Мексику передали Колониальному управлению, и Кортесу, пусть дворянину и обладателю титула, пришлось уступить королевским наместникам из Мадрида. Последние годы он провел в битвах против неравных противников: злобы, зависти и ревности — и, как говорят, со временем перестал допускаться на прием к королю. Он умер недалеко от Севильи, несчастный и озлобленный, в возрасте шестидесяти двух лет. Его останки перевезли в Мексику, но потом тайно вывезли накануне утверждения национальной независимости в 1823 году. Считается, что их переправили на Сицилию, где тогда жил глава его рода; но где они сейчас — неизвестно.

Среди дополнительных сведений о вторжении в Новый Свет имеется книга «Лошади конкисты», написанная прекрасным наездником Р. Б. Каннингемом Грэмом, которого в давно прошедшие 1920-е годы я, помнится, видел в Гайд-парке восседающим на мексиканском пони-иноходце. Он утверждает, что первые лошади Нового Света происходили от знаменитой кордовской породы, с тех пор давно исчезнувшей. Считается, что эту породу вывели во времена Арабского халифата от четырех жеребцов, привезенных из Хиждаза и скрещенных с местными кобылами. Кортес, Писарро и другие конкистадоры покупали лошадей у конезаводчиков Кубы и островов Вест-Индии, которые вели процветающую торговлю лошадьми, выводя специальных боевых коней. Лошади, вывозимые из Испании этими заводчиками, вероятно, относились к тому же типу, что и лошади на картинах Веласкеса, с короткой спиной и небольшим просветом под брюхом. Ужас, вызванный в Мексике первыми лошадьми, был таков, что многие рассказы о завоевании содержат предложение: «Ибо, благодаря Господу, мы обязаны победой лошадям». Ацтеки так и не смогли преодолеть свой страх; с другой стороны, инки в Перу быстро научились ездить верхом, как и патагонцы. Через пятьдесят лет после того, как дон Педро де Мендоса бросил семь лошадей, когда первая оккупация Буэнос-Айреса провалилась, патагонцы стали конниками и редко ходили пешком. В 1580 году, когда дон Хуан де Гарай пришел в Патагонию, провинция оказалась полна диких лошадей, потомков семи кобыл и жеребцов, оставленных там в 1535 году. Новый Свет, с его обширными равнинами и культурой возделывания кукурузы, был идеальным местом для размножения лошадей, которые в этих условиях быстро видоизменились и лишь слабо напоминали оригинал.

Каннингем Грэм упоминает о судьбе черного коня Эль Монсильо, на котором Кортес ездил во время исследования Юкатана в 1525 году. Животное так охромело, что Кортес, к своей печали, был вынужден оставить его у озера Петен-Ица, у индейского вождя, который обещал присматривать за конем. Прошло сто семьдесят лет, прежде чем белые вернулись в этот район. В 1697 году два францисканских монаха вышли на каноэ по реке Тапия в озеро Петен-Ица. Они входили в состав экспедиции, которая скоро прибыла с лошадьми. Францисканцы удивились восторгу, выказанному одним из туземцев, вождем по имени Искуин, при виде животных. Он скакал вокруг на четвереньках, издавая ржание. Им показалось весьма замечательным, что он так много знает о лошадях. Францисканцы, обнаружившие, как трудно обращать этих туземцев, узнали об их великом боге Циунчане — боге грома и молнии, а позже их отвезли на остров посреди озера, где стоял храм божества. К их удивлению, бог Циунчан оказался каменной статуей лошади. Монахи по кусочкам сложили историю и выяснили, что богом стал Эль Монсильо, оставленный когда-то Кортесом. Индейцы, очевидно, обращались с ним с величайшей добротой, хотя этим и убили: он отказывался есть фрукты и даже цыплят, положенных перед ним, зачах и умер. Его похоронили на острове; скоро появился культ, и Эль Монсильо быстро вытеснил другие местные божества. Поистине жаль, что монахи в негодовании разбили статую на кусочки. Конкистадоры, как и их испанские предки, ездили с короткими стременами по мавританскому обычаю, но когда лошади в Южной Америке одичали, стремена пришлось удлинить. Современный гаучо ездит с длинными стременами, но все еще сидит в мавританском седле — теперь оно называется мексиканским, — изначально принесенном конкистадорами.

§ 6

Подъехав к горному городку Трухильо, я увидел, что бастионы, казавшиеся издалека целыми, представляют собой осыпающиеся стены, а мавританский алькасар — пустая оболочка. Крутые улочки, скрывающие множество прекрасных ренессансных дворцов, ныне полуразрушенных, вели на верхний ярус города. Я увидел угольщика, наполняющего свои мешки на свалке у некогда великолепного въезда во дворец; восхитительный запах свежего хлеба привел меня к другому дворцу, где у дровяного огня я понаблюдал за женщиной, вытаскивающей буханки из печи, сооруженной на когда-то роскошном дворе. Все эти дворцы были построены с помощью богатств Перу. Их фундаментом служило золото инков, а раствором, связующим их камни, — кровь и удача. Сколь немногие из конкистадоров получили хоть какую-то выгоду от своих приключений! Их убивали в бою, а когда приходило время дележа добычи, они нередко обнаруживали, что их доля едва позволит купить новую лошадь или меч. Но дворцы Трухильо доказывают, что некоторым все же удалось добраться до американского золота.

Величественную площадь в нижней части города обрамляет ряд великолепных средневековых домов, построенных над каменными арками; а на противоположной стороне стоит самый помпезный дворец в городе — с гербом высотой около двух этажей, вырезанным на фасаде. Мне сказали, что это дворец

маркизы де ла Конкиста, нынешней носительницы титула Писарро. История этого титула необычна, поскольку Писарро никогда не был женат и титул стал недействительным после его смерти. Однако он жил с инкской принцессой, дочерью убитого им Инки, и имел от нее дочь. Эта женщина вышла замуж за своего дядю, Эрнандо Писарро, который пережил Франсиско, и маркизат возродили для их наследников. Если бы титул передавался по прямой линии, его носители могли бы похвастаться кровью великого Писарро и также Инки Атауальпы. Туристам рассказывают, что этот дворец был домом Писарро, но это не так. Завоеватель никогда не вернулся в Трухильо — он остался в Перу, где его в конце концов и убили.

Аисты гнездятся по всему Трухильо: на колокольне церкви, на монастыре и на дворце. Они наполняют воздух сухим щелканьем клювов ( crotonasia, как говорили древние); застывшие на одной ноге, внимательно глядящие на улицу, не пугливые, поскольку очаровывают человечество уже многие века, они вполне могли бы оказаться духами самых щедрых горожан. В поисках спасения от жары я зашел в кафе «Виктория», смотрящее на романтическую статую Франсиско Писарро. Завоеватель скачет в полном вооружении, сжимая меч, перья на шлеме развеваются — душа благородного рыцарства. Статуя — произведение американского скульптора Марии Хэрримен Рамси, и ее копия стоит перед собором в Лиме. Потягивая manzanilla, я размышлял, что Трухильо, как и многие городки Англии, отражает желание недавно разбогатевших людей строить свою жизнь по образцу дворянства. Конкистадоры, всего добившиеся собственными силами, и их потомки использовали богатство Перу, чтобы возводить дворцы, во всем подобные дворцам рыцарей — так же, как богатые меднолитейщики и прочие во времена промышленной революции ориентировались на английских графов. Можно представить, с какой гордостью разбогатевшие крестьяне и свинопасы Эстремадуры возвращались в родные городки богатыми дворянами, и собственный герб на главных воротах, должно быть, казался им более чудесным, чем все происходившее с ними в Индиях.

Руины старого дворца на вершине холма в древнем городе известны как «дом Писарро» — совершенно ошибочно, поскольку у него никогда не было дома в столь помпезном значении. Это обиталище дворянина, с гербом над воротами, и, возможно, дом его отца, но не матери. Полковник Гонсало Писарро, офицер в отставке, был повинен в том, что испанцы называют desuedo, интрижке с молодой женщиной скромного достатка, и плодом этой интрижки стал будущий завоеватель Перу Франсиско Писарро. Мальчик не получил никакого образования и до конца жизни не умел ни читать, ни писать. Как и большинство мальчишек в Эстремадуре, он пас свиней, а потом отправился искать свое счастье в Индию. Полковник еще по крайней мере дважды провинился подобными неосторожностями — братья получили имена Гонсало и Хуан. У него также был законный сын, Эрнандо Писарро, старше трех сводных братьев. Заносчивый аристократ Эрнандо всегда смотрел на Франсиско сверху вниз, хотя тот стал источником его богатства, а Франсиско на него — снизу вверх, с завистью и восхищением. Таковы четверо Писарро, проскакавшие по Перу, как четыре всадника Апокалипсиса, и приведшие к падению цивилизацию, которая, на первый взгляд, обладала многими достоинствами. Инки не были жестоки, как ацтеки, и каннибалами тоже не были. Они потчевали своих богов жареной ламой и с помощью послушных крестьян создали раннюю форму «государства всеобщего благосостояния».

Одна из примечательных особенностей четверых Писарро — их относительно пожилой возраст. Кортесу исполнилось тридцать три, когда он высадился в Мексике, но Франсиско Писарро ко времени завоевания Перу было за пятьдесят, а его единокровному брату Эрнандо — еще больше. Ни одного из перуанских конкистадоров невозможно назвать столь же симпатичным, как Кортес: это грубая толпа, жестокая, вероломная и мстительная. Смерть Монтесумы — ужасная трагедия, винить за которую, конечно, следует Кортеса; но это никак не подлое преступление, в отличие от «законного» убийства Инки. Писарро пригласил монарха на обед, пленил, убил его безоружных спутников и согласился отпустить его, только если он набьет золотом целую комнату. Когда Инка это сделал, Писарро приговорил его к смерти через сожжение по сфабрикованному обвинению и смилостивился до удушения, когда бедняга принял христианство на костре — чудовищная пародия на инквизицию и наверняка самый подлый поступок в истории Нового Света. Писарро и их приспешники стали первыми американскими гангстерами, и их кровавые стычки друг с другом словно прописали сценарий для всех южноамериканских революций.

Тем не менее им довелось пережить приключения, какие выпадали немногим. Писарро в изумлении глазели на украшенные драгоценностями сады Инки в Куско, где цветы из драгоценных камней и изумрудов сияли среди золотых ветвей и серебряных листьев; они видели королевские мумии храма Кориканча — каждая восседала на резном золотом троне, в одеждах, украшенных драгоценностями; они видели великий храм Солнца, каким он был прежде, чем они содрали семьсот золотых дисков с его стен и сняли карниз из чистого золота, окаймлявший храм. Эти люди, никогда не имевшие за душой ни гроша, теперь проигрывали в карты золотые диски и изумруды и унеслись прочь, словно стая волков, в поисках нового богатства. Они также первыми услышали фантастическую историю Эльдорадо, историю, которая впоследствии привела к смерти Уолтера Рэйли. Этот Эльдорадо был, по легенде, королем золотого города, называемого Маноа, и каждый день раздевался, обмазывался каучуком и вываливался в золотой пыли. Вечером вельможи вывозили его на лодке на середину озера, где он бросался в воду и смывал золотую пыль. Говорили, что в озере теперь не только золотая пыль, но и разнообразные золотые приношения, брошенные туда последователями Эльдорадо. Гонсало Писарро один из многих пытался найти чудесный город Маноа, но вместо этого столкнулся с ужасными и невероятными трудностями.