Прогулки по Москве
Шрифт:
Гиляровский был подавлен. «Сожгли мою книгу, и как будто руки отшибло писать беллетристику. Я весь отдался репортерству, изредка, впрочем, писал стихи и рассказы, но далеко уже не с тем жаром, как прежде». И разве мог сохраниться прежний пыл в работе, если он сам лично ездил смотреть, как сжигали его книгу? Он успел вытащить из огня лишь титульный лист и семь страниц текста… И несмотря на это Гиляровский не опустил руки и, пусть «не с тем жаром», как раньше, продолжал кропотливо работать: «Славы у меня было много, а денег ни копья. Долги душили. Я усиленно работал, кроме „Русских ведомостей“, под всевозможными псевдонимами всюду: и стихи, и проза, и подписи для карикатур». В итоге, уже позже, напечатанные книги: «Забытая тетрадь», «Москва и москвичи», «Мои скитания», «Друзья и встречи», «Люди
Все это требовало здоровья и выносливости, но их у Гиляровского было с избытком. «Милый дядя Гиляй, твои „Люди четвертого измерения“ великолепны, я читал и все время смеялся. Молодец дядя! После 20 апреля буду в Москве. Крепко жму твою ручищу», – писал Чехов в письме от 23 марта 1900 года, намекая на все ту же физическую мощь своего друга. Гиляровский был настолько силен, что выходил без ружья охотиться на волков.
Но для работы в столичной прессе нужнее были силы моральные, и этим Гиляровский мог поистине гордиться. «Но вот мелькнул красный диск, вдали слышится свисток паровоза и сразу переносит от мира и покоя беззаботной степи в безалаберную суету столицы, где приходится быть осторожнее, чем здесь, в этой дикой пустыне, между степными волками и вооруженными жителями… Лишнее слово, иногда лишний стакан вина, неосторожное движение – и погиб скорее, чем в глухой ногайской степи…» – писал он однажды, вернувшись с охоты.
В. А. Гиляровский за работой
Первое издание книги «Москва и москвичи». 1926
И. Е. Репин. Запорожцы пишут письмо турецкому султану. Фрагмент Для казака в белой папахе позировал Гиляровский.
Глеб Успенский называл Гиляровского Стенькой Разиным, Валерий Брюсов – степным орлом. Но, пожалуй, точнее всего был Антон Павлович Чехов: «Знаешь, Гиляй, пробовал я тебя описывать, да ничего не выходит. Не укладываешься ты, все рамки ломаешь. Тебе бы родиться триста лет назад или, может быть, лет сто вперед. Не нашего ты века». И продолжал: «Моя степь – не твоя степь. Ведь ты же опоздал родиться на триста лет… В те времена ты бы ватаги буйные по степи водил, и весело б тебе было. Опоздал родиться». Но даже тот век, в котором он родился, точнее, не век, а «грань двух столетий, перелом двух миров», Гиляровский сумел изобразить мастерски.
Историческая справка
Гиляровский Владимир Алексеевич (1855–1935), писатель, журналист 1871: сбежал из дома 1873: напечатал первое стихотворение 1875–1877: работал актером в театре 1877: воевал на Кавказе 1885: очерк «Обреченные»
1887: подготовлена к печати книга «Трущобные люди» 1894: издан сборник стихов «Забытая тетрадь»
1896: опубликован репортаж «Катастрофа на Ходынском поле»
1922–1934: изданы книги «Стенька Разин», «Москва и москвичи», «Мои скитания», «Записки москвича», «Друзья и встречи»
1941: уже после смерти Гиляровского вышла в свет его книга «Люди театра»
Друг поэта
Дмитрий Зубов
После гибели Пушкина многие поспешили объявить себя его друзьями. Минутная встреча на балу или в аристократическом салоне казалась для этого достаточным поводом. Подлинные же спутники и соучастники жизни Александра Сергеевича часто оставались в тени. Одного из них спустя 15 лет после трагических событий обнаружил в Москве молодой пушкинист Бартенев. Звали забытого всеми свидетеля пушкинских дней Павел Воинович Нащокин.
«Нащокин занят делами, а дом его такая бестолочь и ералаш, что голова кругом идет. С утра до вечера
Странная это была дружба… Пушкин на два года старше приятеля и в созвездии самого блистательного лицейского выпуска – звезда первой величины. Нащокин, обучаясь в пансионе рангом ниже, все при том же Царскосельском лицее, даже курса окончить не смог. Впереди
Пушкина ждали литературные победы, преданные поклонники, высочайшие покровители, а Нащокина – скромная военная служба (и та не бог весть что: в отставку ушел в чине поручика). Их переписка также не может не удивлять: легкий и, как всегда, изящный слог Пушкина – и искренние, но неуклюжие послания Нащокина, пунктуация и орфография которых может довести до сердечного приступа любого словесника. «Сделай милость, ошибок не поправляй – их много – и меня это будет конфузить», – просит он Александра Сергеевича.
Список различий их судеб и характеров можно продолжать бесконечно, раз за разом убеждая себя и других в принципиальной невозможности подобных отношений. Но, слава Богу, настоящая дружба строится по другим законам. Она не заглядывает в аттестат, не интересуется чинами, не зависит от расстановки запятых; она живет иным – чутким сердцем, щедрой душой, готовностью откликнуться словом и поступком на любой зов. В противном случае у Пушкина никогда бы не было друга Нащокина, их пути бы попросту не пересеклись.
Нащокин был человеком веселым, расточительным, азартным, легко давал взаймы, забывая требовать уплаты долга, привечал бездомных и неустроенных, примирял ссорившихся, делился последним, что имел. Он то сказочно богател, выиграв в карты или получив нежданное наследство, и тогда закатывал друзьям лукулловы пиры, вспоминая которые другой его верный товарищ Гоголь в очередной раз просил: «Ради бога, не обкармливайте… дабы после обеда мы были хоть сколько-нибудь похожи на двуногих»; то, вконец разорившись, уповал лишь на провидение да на помощь друзей, коих оказывалось у него в трудную минуту немало. «Только на одной Руси можно было существовать таким образом, – писал Гоголь в «Мертвых душах», явно копируя своего литературного героя с Павла Воиновича. – Не имея ничего, он угощал и хлебосольничал, и даже оказывал покровительство».
П. Соколов. Александр Сергеевич Пушкин. 1836
К. Мазер. Павел Воинович Нащокин. 1839
Гостиная
Бильярдная
Сейчас набор миниатюрных предметов из Нащокинского домика экспонируется во Всероссийском музее А. С. Пушкина в Санкт-Петербурге
Бывая в Москве, Пушкин всегда останавливался у «Войныча». Он радовался, как ребенок, когда ямщики безошибочно находили дорогу к дому его друга, хотя тот частенько менял квартиры. А здесь уже ждала его тихая домашняя жизнь, которую так ценил поэт: диван, трубка и бесконечные разговоры. А когда наставал час разлуки, то оставалась надежда, что ненадолго, стоит чуть-чуть переждать, и снова «мимоездом увидимся и наговоримся досыта». Но пролетали недели, месяцы, а долгожданной встречи все не было, и приходилось лишь мечтать: «Когда бы нам с тобой увидеться! много бы я тебе наговорил; много скопилось для меня в этот год такого, о чем не худо бы потолковать у тебя на диване, с трубкой в зубах…»