Проходящий сквозь стены
Шрифт:
Перстень наконец наделся. Жерар быстрыми точными движениями касался его в разных точках, что-то нажимая; слышались странные звуки — мелодичные и глубокие, точно от камертона. Затем бес соорудил на морде торжественную гримасу и со словами: «Дорого искупается — быть бессмертным: за это умираешь не раз живьем…» — с видимым усилием повернул перстень на полный оборот.
Сейчас же потянуло озоном. В каких-то неведомых щелях засвистал и загудел ветер. Воздух наполнили микроскопические светящиеся частицы; они то сооружали
— Повелевай, пес! Что для тебя сделать? Построить дворец или разрушить город?
— Шеф, вы переигрываете, — протявкал Жерар, изо всех сил демонстрируя хладнокровие. Но хвост его был спрятан далеко под брюшком, а заметное дрожание икр — как правой, так и левой — явно не являлось «великим признаком». Голос его, тем не менее, был на редкость тверд: — И вообще, «умеренность есть лучший пир». Поэтому глупо было бы… Мне нужна самая малость. Человеческое тело.
— Закрой глаза и открой глаза!
Жерар быстро моргнул. Ничего не изменилось. Он моргнул снова — уже медленно. Снова тщетно. Сулейман презрительно расхохотался.
— Ну, ты повелся, псина! Да где ж я его возьму? Рожу?
— Было бы занятно поглядеть, — подал я голос. Шеф, багровея, погрозил мне кулаком.
— Здоровое мужское тело, — деловито конкретизировал бес. На бессмысленные обиды он сейчас не разменивался. — Молодое. Согласен на тело вашего преданного раба Максика.
— А ты уверен, что оно волосатое? — спросил я кобелька, вспомнив наш давнишний разговор.
Теперь погрозил мне лапкой уже он. Сулейман через силу отвел-таки взгляд от зерцала и удивленно поинтересовался:
— Максима? Губа не дура. А его-то самого — куда прикажешь? Кончить?
— Ну уж нет! Так легко он не отделается, — провыл Жерар и хитренько посмотрел на меня. — Чувачок, мы с шефом в затруднении. Советом поможешь? Я кивнул. Жерар медленно заговорил:
— Для типчика, который обожает плясать на задних лапках перед хозяином… лизать ему руки… лаять на тех, кто не может огрызнуться…
— Лучше всего подойдет шкура йоркширского терьера, — закончил я. — Сто пудов.
— Так тому и быть! — провозгласил довольный бес. — Зовите сюда этого счастливца.
Однако Сул схватился руками за голову и голосом базарной торговки запричитал, что это откровенный грабеж среди бела дня. Что он на это не пойдет — ни при каких условиях. Что сейчас, слава Всевышнему, не те времена, когда можно было живого человека без его собственного согласия…
Жерар нарочито утомленным голосом осведомился, что он в таком случае предлагает?
— Вот это уже деловой разговор, — сказал ифрит. — Итак, первое, или алеф…
Пожалуй, я больше был им не нужен. Я на цыпочках вышел из кабинета и осторожно притворил за собою дверь.
Аннушка, куколка не моя, ангел высокогорный, пристроилась на краешке секретарского стола и перебирала Максику волосы. А тот сидел жених женихом и счастливо жмурился. Увидев меня, он отодвинулся от девушки и, демонстрируя снисходительное участие признанного любимца фортуны к записному неудачнику, спросил:
— Ну как? — Про удар в ухо он великодушно забыл. Еще бы! Ведь это его гладила по головке Аннушка, а не меня!
— «Пять розог без целования за невосторженный образ мыслей», — сообщил я.
— А? — Максик растерянно моргнул. Умница наш. Эрудит.
— Классику читать надо, — сказал я, берясь за дверную ручку, и, не сдержавшись, добавил: — Кутенок.
— Утенок? Почему ты назвал меня утенком?
— «Розги направо, — услышал я вдруг смеющийся голос Аннушки, — ботинок…» Впрочем, целование вам не назначено, — добавила она уже от себя.
Я, не оборачиваясь, чтобы не выдать снизошедшее на меня удовольствие глупым выражением лица, тряхнул над головой пятернею с растопыренными пальцами.
— Высший балл, — прокомментировала Аннушка. — Учись, малек! — Прозвучало это насмешливо и относилось, видимо, к осрамившемуся кавалеру.
Жерар нагнал меня, когда я спускался по лестнице. В зубах у него было зажато зерцало Макоши.
— Неужели сорвалось? — тревожно спросил я, озирая его крошечную фигурку, и принял магическую вещицу.
— Не то чтобы сорвалось, — вздохнул он, — но придется сколько-то потерпеть. Сам знаешь, быстро только кошки родятся. А тут… предварительный этап, то, се…
— Куда ты теперь?
— С тобой, напарник. Я тут пораскинул мозгами… Вдруг Лелька на тебя сердится? А у меня колечко заветное. Понимаешь? Потом я, конечно, свалю, ты не думай…
Не прогонишь?
Он побежал рядом. Тяжелый перстень на лапе заставлял его двигаться какою-то странной иноходью: боком и вприскочку.
— Чувачок…— залаял он умоляюще, в очередной раз споткнувшись. — Понеси меня, а?
— Но ведь тебя тошнит на высоте.
— Ну, чувачок… Ну, потерплю. Ты вообще-то чего такой бука?
Я остановился.
— Поклянись, что, став Максиком, перестанешь ухлестывать за Аннушкой.
— Во дает парень! — восхитился он. — Одну ягодку беру, на другую смотрю, третью примечаю, четвертая мерещится. Молодцом! Стукоток может гордиться таким наследником.
Я насупился. Он присвистнул:
— У-у, как все запущено-то… Да нужна она мне сто лет! — Глазки у него, однако, бегали.