Происхождение и юные годы Адольфа Гитлера
Шрифт:
Следовало провести более естественное, хотя и быстрое разоблачение давнишнего сотрудника собственной разведывательной организации, да еще и отвести при этом определенную роль германским коллегам, чтобы и последние уверились, что у австрийцев все в порядке.
И едва отъехал поезд, увозивший из Вены в Петербург бежавшего Занкевича, как почти сразу отправилось письмо из Вены в Берлин, не лежавшее, конечно, месяц (или сколько там тогда было положено?) на Венском почтамте неполученным, потому что никто даже и не знал, что его нужно забирать. В нем лежали русские деньги и записка со знаменитыми шпионскими адресами, чтобы уж никак на почтамте в Берлине не пропустили его без проверки.
Генерал Ронге в своей книге /…/ очень подробно описывает, как такой первоклассный агент австро-венгерской службы полковник Редль попался только потому, что сношения с ним велись письмами «до востребования» с денежными вложениями в русской валюте. Долго лежавшее на почте письмо дало повод не только обратить на него внимание, но даже и вскрыть его, что в связи с деньгами в русской валюте повело к установлению наблюдения за его получателем и раскрытию полковника Редля». [1210]
1210
Н.С. Батюшин. Указ. сочин.
Позднее это письмо никак не могло попасть в руки Редля: он прекрасно понял бы, что это — провокация, и отнесся бы к письму как к попавшей в руки ядовитой змее. Поэтому ему прислали совсем другие письма, сообщив ему о них по какому-то из тех каналов, через которые он получал деньги за собственную торговлю документами.
Но взять Редля на почте не удалось: он проявил осторожность и быстро улизнул, предварительно наняв такси и оставив его стоять с включенным мотором. Но и это могло бы не сработать, если бы не произошла вполне очевидная вещь: сыщики, которые должны были его схватить, остолбенели, узнав своего бывшего начальника — и дали ему скрыться, хотя и проследили за ним.
Это было неизбежной накладкой: нельзя же было объяснять заранее рядовым контрразведчикам, на кого именно ведется охота! Вот эпизод с ножичком или футляром может быть и случился по-настоящему, а может быть был просто придуман — он уже не имел никакого значения. Обрывки квитанций, якобы выброшенные Редлем, сфабриковать было еще проще.
Редль, заметивший слежку, был очень нервен в своем разговоре с другом-прокурором — и сыграл в этом наруку своим преследователям, но ни в чем конкретном все же не сознался. Еще бы: он не был невиновен и много наворовал, но не мог знать, какие обвинения ему захотят предъявить!
Допросам его наверняка не подвергали, а просто убили. Никаких признаний от него не требовалось: вот теперь преследователи получали неопровержимую возможность имитировать обнаружение у Редля пачки фотографий, которыми его якобы шантажировал Занкевич — и никакой Франц Фердинанд не имел возможности негодовать, что убили или довели до самоубийства не того человека. Именно того, кого надо, но только не нужно было это демонстрировать публике — ни к чему были скандалы с Занкевичем и его хозяевами, погубившими ранее верного и надежного австрийского разведчика.
Однако контрразведке, точнее — Генштабу, требовался именно скандал.
Он-то и был вполне определенным вкладом в грядущие события.
Фарс со слесарем в Праге был наверняка разыгран в расчете на то, чтобы сделать историю с разоблачением общеизвестной.
Это необходимо нужно было уже для успокоения русских, равно как и воскрешение агента № 25 через год после смерти Редля: русские должны были поверить, что разоблачение Редля не имеет отношения к их собственной агентуре, и вся прежняя информация ничем и никем не подпорчена. Это и дало возможность русским считать, что они добились победы и могут пользоваться ее плодами — так и шло дело вплоть до августа 1914 года.
Зато теперь за них радуются Михаил Алексеев, Александр Колпакиди и иже с ними.
Занкевич теперь мог не бояться этой пачки фотографий: для него она теперь была безопасна: Редль ведь был разоблаченным русским агентом, а Занкевич выглядел, естественно, — его совратителем. Неважно, что это произошло через постельные отношения, а сам Занкевич оказался очевидным гомосеком — у каждого свои недостатки!
Зато вербовку Редля, хотя и не успевшего дать существенную информацию, как считали Рооп и Самойло и как не считали все остальные, нужно было считать победой русских разведчиков, в том числе — и Занкевича, а победителей в разведках не судят!
Определенные проблемы создавал молодой человек — тот самый, третий на фото. Он был теперь, конечно, лишним свидетелем — и его, по законам жанра, следовало убить.
Но сразу его убивать было нельзя: кто-нибудь, тот же Франц Фердинанд, мог бы потребовать его для допроса — и лучше было бы его представить для этого, а не то это вызвало бы излишние подозрения.
С самого начала он, конечно, был проинстуктирован, как себя вести — и в его лояльности сомневаться не приходилось: он знал, что в разведке не шутят!
Но пока Редль был еще жив, и было не известно, как же конкретно закончится все это дело, то лучше бы было этого молодого человека отправить куда-нибудь не очень далеко, и не очень близко: с одной стороны он должен был быть рядом, с другой стороны — быть недоступен для внезапного допроса, обрушивающегося на него — его нужно было успеть проинструктировать перед таким допросом или все же успеть организовать внезапный несчастный случай, если бы было сочтено слишком опасным представлять его на такой допрос по сложившейся ситуации.
Итак, он должен был находиться, повторяем, где-нибудь неподалеку, лучше — за границей: для большей недоступности и изолированности, скажем — в Мюнхене, и пребывать под надежной охраной верных людей, обепечивающих невозможность его бегства по собственному произволу.
По мере того, как текло время, а он никому так и не понадобился (ничего не известно о подобных дополнительных допросах!), у контрразведчиков снижалась заинтересованность и в нем, и в сохранении его жизни.
Если он был достаточно умен, то должен был понимать, что едва ли ему удастся больше чем на год пережить Редля — его старшего партнера по любовным утехам, сознательно, хотя, может быть, и не добровольно, преданным его младшим партнером.