Происхождение украинского сепаратизма
Шрифт:
Мы сейчас полагаем, что никакого серьезного участия в этой интриге они не принимали, но человеку того времени не так просто было в этом разобраться. Даже Драгоманов, писавший в 1873 г. разъяснительные статьи в «Правде», с целью убедить галичан в полном отсутствии на Украине сепаратизма, тем более австрофильской партии, должен был признать наличие «двух-трех масок размахивающих картонными мечами». Какие-то, пусть ничтожные по численности, элементы, связанные с галицкими деятелями, существовали среди громадян. Знал, быть может, Юзефович об их деятельности такое, чего мы еще не знаем. В особенности же напуган он был тем, что галицкая народовская печать запестрела, с некоторых пор, статьями и заметками о народном недовольстве в Малороссии и о желании ее присоединиться к Австрии. Дошло до того, что, по словам Драгоманова начали примеривать к Украине корону св. Стефана Угорского, заводили речи о «Киевском Королевстве»; Сичинский в заседаниях сейма
157
М. Драгоманов — Листы на наднипрянську Украину, Киев, 1917, стр.47.
Результатом расследования было закрытие киевского отдела Географического Общества, лишение Драгоманова кафедры в университете и ограничение малороссийской печати.
Как ни убедительно звучит версия, объясняющая эмиграцию Драгоманова этими репрессиями, она не имеет под собой оснований. Несмотря на шум, поднятый вокруг Указа 1876 г., никаким ударом для украинского движения он не был. На практике он почти не соблюдался. Спектакли устраивались под носом у полиции без всякого разрешения, листки и брошюры печатались при полном попустительстве властей. Некий Тарас Новак имел случай беседовать в 1941 г. с престарелой вдовой драматурга Карпенко Карого — Софьей Виталиевной Тобилевич, вспоминавшей с восторгом о гастролях театра Кропивницкого, как раз, в годы «реакции». Театр встречал великолепный прием по всей России, особенно в Москве и в Петербурге. Его пригласили ко двору, в Царское Село, где сам император Александр III наговорил актерам всяческих комплиментов. Когда же Кропивницкий пожаловался одному из великих князей на киевского генерал-губернатора, не допускавшего (во исполнение указа) спектаклей театра в Киеве, то великий князь успокоил: об «этом старом дураке» он поговорит с министром внутренних дел. После этого препятствий не чинилось нигде. [158]
158
Новое Русское Слово, 25 июня 1953. New York.
Хотя формально и официально все ограничения украинской печати отпали только в 1905 году, фактически они не соблюдались с самого начала.
Не успели опубликовать указ, как началось постепенное его аннулирование. Сама киевская и харьковская администрация подняла перед правительством вопрос о ненужности и нецелесообразности запретов. [159]
Вскоре, вместо закрытых «Записок» Географического Общества, стал выходить журнал «Киевская Старина», вокруг которого собрались те же силы, что работали в Географическом Обществе.
159
М. Грушевский — Иллюстрированная История Украины, стр. 512, СПБ.1913.
Указ 1876 г. никому, кроме самодержавия, вреда не принес. Для украинского движения он оказался манной небесной. Не причиняя никакого реального ущерба, давал ему долгожданный венец мученичества. Надобно послушать рассказы старых украинцев, помнящих девяностые и девятисотые годы, чтобы понять всю жажду гонений, которую испытывало самостийничество того времени. Собравшись в праздник в городском саду, либо на базарной площади, разряженные в национальные костюмы, «суспильники» с заговорщицким видом затягивали «Ой на горе та жнеци жнуть»; потом с деланным страхом оглядывались по сторонам в ожидании полиции. Полиция не являлась. Тогда чей-нибудь зоркий глаз различал вдали фигуру скучающего городового на посту — такого же хохла и, может быть, большого любителя народных песен. «Полиция! Полиция!». Синие шаровары и пестрые плахты устремлялись в бегство «никем же гонимы». Эта игра в преследования означала неудовлетворенную потребность в преследованиях реальных. Благодаря правительственным указам она была удовлетворена.
Мотивы, по которым Драгоманов покинул Россию, ничего общего с преследованиями не имели. Как ни странно, его пугали земские реформы Александра II, которые он приветствовал вместе со всей интеллигенцией. Лет через 10 после их осуществления, они ему показались опасными для социалистического дела. «Практическая будущность на ближайшее время, — писал он, — принадлежит в России тем, своего рода политическо-социальным оппортунистам, которые не замедлят в ней появиться среди земств, и для которых теперешние социалисты-революционеры только расчищают дорогу». Он предложил всем «чистым» социалистам теперь же перенести свою деятельность в страны, где предстоящий России политический вопрос, так или иначе, уже решен. [160]
160
М. П. Драгоманов — «Великорусский Интернационал и польско-украинский вопрос». Казань, 1907, стр. 55.
Но был еще один мотив. О нем обычно не говорится, но он подразумевается во всех речах и действиях Драгоманова.
Дело в том, что украинофильство, в лучшие свои времена, насчитывало до того ничтожное количество последователей и представляло столь малозаметное явление, что приводило порой в отчаяние своих вожаков. Простой народ абсолютно не имел к нему касательства, а 99 процентов интеллигенции относилось отрицательно; в нем видели «моду» — внешнее подражание провансальскому, ирландскому, норвежскому сепаратизмам, либо глупость, либо своеобразную форму либерально-революционного движения. Но в этом последнем случае, монархически-охранительная часть, типа Юзефовича, обнаруживала нескрываемую вражду к нему, а другая, не чуждая сама революции и либерализма, шла не в «громады» и «спилки», а в лавризм, в нечаевщину, в народовольчество, в черные переделы. Общероссийское революционное движение, как магнит, втягивало в свое поле все частицы металла, оставляя украинофильским группировкам шлак и аморфные породы. Никакой украинской редакции освободительного движения малороссийская интеллигенция не признавала. За это и снискала лютую ненависть. Можно сказать, что у самостийников не было большего врага, чем своя украинская интеллигенция. Даже у Драгоманова, чуждого проявлений всяких недостойных чувств, прорывались порой горькие сетования по ее адресу. Это она сделала украинофилов «иностранцами у себя дома». Но когда он попробовал однажды упрекнуть в чем-то подобном земляка Желябова, то получил отповедь в виде саркастического вопроса: «Где же ваши фении? Парнелль?». [161]
161
Великорусский интернационал, стр. 82–83.
Незадолго до отъезда Драгоманова произошло событие, явившееся для него настоящим ударом. Подобно кирилло-мефодиевцам, он был последователем идеи славянской федерации. И вот пришло время послужить этой идее по-настоящему. На Балканах вспыхнуло восстание славян против турок. Известно, как реагировало на это русское общество. Со всех концов России, в том числе из Малороссии, устремились тысячи добровольцев на помощь восставшим. Громада заволновалась. На квартире у Драгоманова устроено было собрание, где решено послать на Балканы отряд, который бы не смешиваясь с прочими волонтерами, явился туда под украинским флагом.
Принялись за организацию. Дебагорий-Мокриевич поехал для этой цели в Одессу, остальные занялись вербовкой охотников в Киеве. Результат был таков: Дебагорию удалось «захватить» всего одного добровольца, а в Киеве под украинский флаг встало шесть человек, да и то это были люди «нелегальные», искавшие способа сбежать за границу. [162]
Знать, что дело, которому посвятил жизнь, непопулярно в своей собственной стране — одно из самых тяжелых переживаний. Отъезд Драгоманова означал не невозможность работы на родине, а молчаливое признание неудачи украинофильства в России и попытку добиться его успеха в Австрии.
162
В. Яновский — «Спогади волонтьора». Литерат. — Науковий Вистник, 1911, VII–VII, стр. 92–93.
Но если для Драгоманова этот мотив был не единственный и, может быть, не главный, то для остальных украинофилов, ездивших в Галицию, он был главным. Поездки туда начались задолго до указа 1876 г., даже до валуевского запрета 1863 г. И печататься там начали до этих запретов. Печаталась, прежде всего, та категория авторов, которая ни под один из запретительных указов не подпадала, — беллетристы. Это лучшее свидетельство несправедливости мнения, будто перенесение центра деятельности «за кордон» было результатом преследований царского правительства.
Поведение беллетристов Драгоманов объясняет их бездарностью. Ни Чайченко, ни Конисского, ни Панаса Мирного, ни Левицкого-Нечуя никто на Украине не читал. Некоторые из них, как Конисский, испробовали все способы в погоне за популярностью — сотрудничали со всеми русскими политическими лагерями, от крайних монархистов до социалистов, но нигде не добились похвал своим талантам. В Галиции, где они решили попробовать счастья, их тоже не читали, но галицийская пресса, по дипломатическим соображениям, встретила их ласково. Они-то и стали на Украине глашатаями лозунга о Галиции, как втором отечестве.