Проклятие любви
Шрифт:
– Фараону известно о твоем желании?
– Да. Но он позволит это только с разрешения моего наставника.
По крайней мере, в этом фараон проявил осторожность, – подумала Тейе. – Понятно, почему Птахотеп не пошел жаловаться фараону.
– Бессмысленно удерживать людей против их воли, – обратилась она к верховному жрецу. – Они станут служить Амону без желания, и от этого будут одни неприятности. Отпусти его. Но, Мерира, ты должен оставить все, что ты заслужил, богу, которого ты предаешь. Ты все понял?
Ясные глаза твердо взглянули на нее.
– Да, императрица.
– Птахотеп, советую тебе объявить всем в Карнаке, что жрец, который отправляется служить Атону, немедленно лишается всего. Тогда уйдут только самые пламенные приверженцы, а сомневающиеся останутся. У тебя что-нибудь еще?
– Императрица великодушна.
– Тогда ступай. Я голодна.
Было бы глупо и опасно удерживать этого юношу против его желания, – думала она, направляясь со своей свитой в пиршественную залу. – Я только надеюсь, что у моего сына хватит здравого смысла не награждать в открытую перебежчиков, иначе мы получим настоящую реку алчущих жрецов, текущую из одного храма Карнака в другой. Ладно, к Себеку их всех. Где мое пиво и хлеб?
В следующие несколько недель выяснилось, что решение Тейе оказалось менее действенным, чем она ожидала. Несмотря на то, что массового исхода из храмов Амона, которого она опасалась, не случилось, неудовлетворенных жрецов, которые вдохновились объявлением Птахотепа, чтобы изменить Атону, было достаточно. Она понимала, как важно неустанно наблюдать за религиозными процессами и постоянно поддерживать контакт с осведомителями из среды жрецов, чтобы предотвратить подобные проблемы в будущем.
Несколько незначительных проблем, которые все-таки возникли, были сразу же разрешены, и Тейе снова ощутила, что обретает контроль над ситуацией. Но тут к ней явился явно встревоженный Эйе. Был сезон шему, когда половодье казалось бесконечно далеким и обжигающее дыхание Ра неистово изливало жар по всей земле.
Она только встала после дневного сна, еще расслабленная и обессиленная, и сидела на краю ложа, когда ей сообщили о приходе брата. Она кивком головы позволила ему говорить.
– Тейе, я хочу, чтобы ты поехала со мной на тот берег. Строительство храма Атона почти завершено. Было много разговоров вокруг статуй, установленных с обеих сторон переднего двора, и нам нужно увидеть их, прежде чем храм будет освящен, потому, что потом мы не сможем ходить всюду, где захотим.
Тейе вяло поднялась, и Пиха набросила на нее белое одеяние, застегнула украшения на шее, запястьях и щиколотках.
– Я тоже слышала об этом. Аменхотеп уверял, что необходимо осмотреть работу его мастеров, но, честно говоря, Эйе, он не смог заинтересовать меня этим.
Она села за туалетный столик и взяла зеркало. Оно отразило отяжелевшее, отекшее, землистого цвета лицо. Тейе положила зеркало, и слуга принялся открывать свои баночки.
– Сегодня ты заинтересуешься. «Сияние Атона» ждет нас. На воде, может быть, будет немного посвежее.
– Не надо насмешек. У меня слезятся глаза, Небмехи, так что крась поаккуратнее. Я давно не вижу Мутноджимет, Эйе. Где она?
– Они с Хоремхебом отправились на север, в Мемфис, а потом поедут в Хнес навестить отца Хоремхеба. Похоже, союз получился удачным, Тейе. Вечеринки у Депет и Вирел без моей дочери уже не те.
– Зато твоя вторая дочь не позволяет расслабиться. Ее враждебность каждый вечер лишает меня аппетита. Хайя говорит, что она снова ждет ребенка.
Она рассеянно выбрала парик, и парикмахер надел его, подобрав ее собственные рыжевато-каштановые волосы, а хранитель драгоценностей украсил парик золотой сеткой, усыпанной сердоликами. Когда хранитель царских регалий поправил на ее лбу царскую диадему с коброй, Тейе снова взглянула в зеркало и на этот раз смогла улыбнуться.
– Да, ее управляющий рассказывал мне, – со смехом сказал Эйе. – Она была готова озолотить всех прорицателей и оракулов в округе, чтобы те сказали ей, что родится мальчик, она покупала даже услуги служителей Анубиса.
– Да, знаю. Вызови носилки, Эйе. Я хочу проехать до причала. Слишком жарко, чтобы идти пешком.
По дороге они болтали о пустяках, легкий ветерок, задувавший с севера, немного взбодрил Тейе. На причале Карнака они снова сели в носилки и в сопровождении стражи отправились к храму. Когда они проезжали мимо храма Атона, который строила Нефертити, Тейе, бросив праздный взгляд на близкостоящий пилон, вдруг приказала носильщикам остановиться.
– Эйе, иди сюда. Кажется, мне в глаза попал песок.
Эйе послушно подошел к ее носилкам, а носитель опахала подбежал, чтобы укрыть их от солнца. Запрокинув голову, Тейе ощутила прилив ярости и замешательства.
Над ними возвышался каменный пилон. На каждой из его опор, глубоко высеченная в камне и ярко раскрашенная синим и золотом, шагала по телам мертвых нубийцев и мерзких азиатов огромная Нефертити. Картина немного напоминала ту, что окружала трон самой Тейе. Но на том резном изображении Тейе была сфинксом с телом животного, с когтями и женской грудью. Здесь же на застывшей в камне Нефертити была короткая мужская юбка, а представлена она была в такой позе, в которой никогда не изображался никто, кроме правящего фараона. Одной рукой она поднимала карающий царский скимитар, в другой держала цеп. У фигуры не было грудей, а на голове была высокая, с плоским верхом корона, спереди увенчанная коброй. Только лицо было узнаваемо женским, это было лицо Нефертити.
Тейе и Эйе переглянулись.
– Те дни, когда я узнавала о происходящем в моих владениях прежде, чем оно происходило, миновали, – пробормотала Тейе сквозь стиснутые зубы. – Как она посмела сделать такое? Это святотатство! Что она пытается доказать?
– Она заставляет камни говорить о том, о чем не может сказать сама, – резко ответил Эйе. – Надеюсь, у царицы имеются надежные люди, которые пробуют пищу, и неподкупная стража.
– Она не посмеет!
Эйе повернул к носилкам.
– Раньше она нападала без предупреждения. Это – предупреждение.
Как я была глупа, не придавая значения этому строительству, – думала Тейе, ей даже сделалось дурно от гнева. – Теперь мне кажется, что нити, привязывавшие Египет ко мне одной, рвутся под ловкими пальчиками Нефертити. В оцепенении она снова уселась в носилки, и Эйе приказал процессии двигаться дальше. Погруженный в раздумья, он на пути к храму Аменхотепа лишь изредка ронял слова.
Они оставили носилки у первого пилона, за которым открывался огромный, размеченный флажками двор, и, держась в тени, направились к внутреннему двору. Жрецы Атона, величественные в своих белых одеждах, прерывали разговор и низко кланялись. Истекавшие потом каменщики отложили свои инструменты и распростерлись ниц на горячих камнях. Некоторые из колонн, обозначавших линию внешних стен, уже были установлены, для других были приготовлены углубления.