Проклятие любви
Шрифт:
Сменхара взглянул на ее уродливо выпирающий, кое-как прикрытый живот.
– Или он дождется, когда ты родишь ему мальчика. Я должен вырасти очень сильным, чтобы избавиться от него и взять Мериатон себе.
– Невыносимо, что ты все время огрызаешься. Это неестественно для десятилетнего мальчика – беспокоиться и волноваться о своем будущем. У тебя есть все, чего только можно хотеть.
– Я хочу только Мериатон. Я писал фараону и просил послать за мной.
– Знаю. Я порвала письмо, и если ты еще раз сделаешь подобную глупость, я буду уничтожать все письма, которые ты посылаешь в Ахетатон. Уйди с глаз моих, Сменхара, и наслаждайся своей молодостью, пока можешь. Пойди, поплавай и порыбачь. Покатайся на колеснице. Постреляй с солдатами. Подразни слуг. Не изводи себя нетерпением.
Он бросился вон. В том, как он вобрал голову в плечи, Тейе узнала жест его отца. Ее захлестнуло чувство вины. Аменхотеп бы нагрузил мальчика уроками, отдал бы его в армию на некоторое время, а она мало заботилась о нем. Впервые благосостояние Египта заботило ее меньше, чем собственное. Фараон никому не отдаст Мериатон, – размышляла она, когда ссутулившаяся фигурка исчезла в дрожащем мареве зноя. – Он разместил ее изображение рядом со своим на священной стеле храма. Он оставит ее для себя. Почему меня тревожат эти мысли? Мой муж взял в супруги Ситамон, свою дочь. В чем тут разница? Она не находила ответа.
В начале следующего года Тейе сообщили, что племянница разрешилась от бремени еще одной девочкой, которую назвали Нефер-неферу-Атон-Ташерит. Тейе, которой тоже очень скоро предстояло рожать, смеялась от облегчения и самодовольной жалости к Нефертити, конечно страдавшей от своей неспособности произвести на свет царственного сына. Вместе с официальной корреспонденцией пришло сообщение от Эйе. После долгих колебаний фараон, наконец, принял совет Эйе, Азиру был вызван в Ахетатон, чтобы объяснить свое поведение. Письмо, дающее ему годичную отсрочку, вернулось с тем же посыльным, с которым было отослано. Он сообщил, что Азиру не смог принять послание, потому что его не оказалось на месте. Позднее Азиру написал в Ахетатон, льстиво извиняясь и объясняя, что он воевал на севере против Суппилулиумаса, поэтому не смог встретить посланника Египта. Теперь фараон пребывал в нерешительности. Следует ли ему потребовать снова, чтобы Азиру явился в Египет, или нужно похвалить его за попытки бороться с Суппилулиумасом и оставить в покое? Не менее интересны для Тейе были нечастые короткие сообщения Мутноджимет, которые, однако, давали живую картину состояния дел в Ахетатоне. «Мы утопаем в семейной любви, – сообщала она через немого слугу. – Фараона, царицу, девочек повсюду видят в колеснице, целующимися и ласкающими друг друга, демонстрирующими истинную любовь, о которой говорится в учении фараона. Все придворные готовы следовать примеру царской семьи. Здоровье фараона не очень хорошее».
Что она хочет этим сказать? – раздраженно спросила себя Тейе, когда, как обычно, подошла к жаровне и, бросив письмо в огонь, смотрела, как пламя сжирает папирус – Здоровье фараона никогда не было особенно хорошим. Может быть, усилились головные боли? Или у него случаются приступы лихорадки? – Она размышляла, представляя себе Эхнатона, Нефертити и их дочерей, дающих такое неприятное публичное представление. – Бедный Эхнатон, – думала она. – У него такие благие намерения, он так старается разъяснить то, что считает истиной. – Тейе захотелось заключить его в свои объятия, защитить его от его же собственной неразборчивости и простодушной доверчивости. – Может быть, пришло время мне оставить Малкатту, – думала она. – Не для того, чтобы приплыть к Эхнатону императрицей, нет, всего лишь матерью, которая желает оградить от бед своего сына. Когда мой ребенок родится, я, если останусь жива, поеду к фараону.
Два дня она всерьез забавлялась, обдумывая возможность отправиться на север, но на третий день ее незаконченный план рассыпался. Утром она проснулась раньше, чем ей бы того хотелось, и разбудили ее не нежные мелодии, а глухой рев, источник которого она спросонья не смогла определить.
Она с трудом села на постели. Пиха поднялась из своего угла, чтобы помочь ей подойти к окну.
– Это слишком далеко, похоже, на той стороне реки, – через некоторое время сказала Тейе. – Как ты думаешь, Пиха?
– Не знаю, царица. Это голоса. Я слышала, так кричала толпа во время процессии Амона.
Это действительно были голоса, непрерывное бормотание, звучавшее то громче, то тише в зависимости от направления ветра.
– Не могу решить, от радости ревет эта толпа или от ярости, – пробормотала Тейе. – В Фивах что-то творится. Позови ко мне Хайю.
Явился управляющий, но, когда она спросила его, ответил, что не знает причины волнений.
– Тогда отправь вестника на ту сторону, пусть выяснит, что там происходит, да смотри, чтобы он взял с собой стражу. Вызови моих телохранителей, и пусть военачальник развернет войска вдоль берега реки перед дворцом и особенно вдоль канала. Надо быть готовыми.
К тому времени, как пришел ответ, шум стих и его сменила зловещая тишина. Тейе направлялась в залу для приемов, когда ей навстречу попался вестник. Он запыхался и вспотел. Она сдержанно кивнула, выражая позволение говорить, и он начал, стараясь отдышаться.
– Первый пророк Амона уже здесь, – выдохнул он, – вместе с остальными сановниками храма. Половина жрецов Карнака на ладьях плывут сюда из Фив.
– Немедленно доложите мне, когда прибудет Мэйя.
Едва она успела сесть и поставить ноги на скамеечку слоновой кости, как комната начала наполняться людьми. Вереницей потянулись люди в белых одеждах, они почтительно склонялись перед императрицей, затем, собравшись группами, начинали тихо переговариваться между собой. Последним в зал вошел Мэйя, с леопардовой шкурой, накинутой на плечи, в сопровождении прислужников. Тейе издалека узнала в толпе бритую голову и выступающий лоб Си-Мута.
Она позволила Мэйе приблизиться и, пока он выполнял ритуал почитания, изучающе разглядывала его. Он часто дышал, закатывал глаза и нервно облизывал дрожащие губы. Тейе кивнула.
Говорил Мэйя сдержанно, хотя и высоким от волнения голосом.
– Царица, на рассвете к храму прибыло множество кораблей с солдатами из Ахетатона. Кормчий привез свиток от фараона. В нем содержится указание открыть казну Амона и передать собственность бога в руки солдат, чтобы те погрузили ее на корабли.
Теперь настала очередь Тейе пытаться сохранить спокойствие.
– Фараон как-то объяснил свое указание?
– Нет, императрица, но нам сказали, что богатства Амона нужны для того, чтобы заплатить за более чистые подношения Атону. В Ахетатоне множество жертвенников, и каждый день их заваливают свежей пищей, вином и цветами.
Повисла короткая тишина, и потом Тейе холодно произнесла:
– Я верю, что ты повиновался воле своего фараона. Мэйя не поверил своим ушам.
– Да, императрица, у меня не было выбора. Солдаты были вооружены, и стража храма была застигнута врасплох. Но…
Тейе подалась вперед.
– Но что? – выкрикнула она. – Как ты смеешь являться ко мне, ожидая, что я, жена твоего фараона и императрица, отменю его священную волю! Как ты смеешь предполагать такое! Из твоих слов можно сделать вывод, что, если бы стражу храма не застали врасплох, ты оказал бы сопротивление. – Она откинулась назад, сердце бешено колотилось, ребенок яростно толкался в животе. – Это так? Мэйя развел руками.
– Видит бог, я не знаю. Все исчезло. В казне было столько богатства, что невозможно сосчитать. Золото, серебро, эбеновое дерево, слоновая кость, драгоценные камни. Священные сосуды. Множество подношений. Все товары Амона для торговли. Все его доходы из владений в Дельте. Земли храма тоже отобрали.