Проклятие многорукой дьяволицы
Шрифт:
Часть первая
1
На Самарканд опускалась густая тьма, обычная для здешних мест в летние ночи месяца зульхиджа, двенадцатого месяца лунного календаря правоверных, когда в ворота города въехал одинокий всадник. На въезде в город всадника остановил отряд городской стражи, и в свете факелов стражников можно было разглядеть, что это мужчина лет под сорок, с небольшой чёрной бородой, и через седло его жеребца переброшена перемётная сума, именуемая хурджином. Всадник коротко рассказал стражникам о цели своего приезда в город и поинтересовался, где бы он мог отыскать еду, приют и ночлег в столь поздний час. Стражники равнодушно посоветовали
– Поворачивал бы ты своего коня, приезжий, – вдруг тем же равнодушным голосом буркнул один из них.
– Поворачивать коня? – озадаченно переспросил мужчина. – Но ведь скоро курбан –байрам? Разве ты гонишь меня прочь из столь славного города, о воин?
– Что ж, странник, хочешь оставаться – оставайся, раз приехал, – процедил стражник сквозь зубы. – Пайцза твоя в порядке, подорожный сбор ты уплатил, а коли так въезжай в город. Въезжай и скоро ты сам всё поймёшь, клянусь гробницей Гур-Эмир! (2)
Человек на коне лишь бросил на стражника взгляд, исполненный собственного превосходства, и тронул поводья, понукая своего коня идти дальше.
Всадник проделал совсем небольшой путь от городских ворот, когда его внимание привлекла толпа людей, собравшихся у берега небольшого водоёма. Мужчина без колебаний направил своего коня к толпе.
– Мир вам, правоверные! – окликнул он людей. – К чему ваше сборище? – весело заговорил он. – Курбан-байрам ещё не наступил, а вы уже празднуете? Или, может быть, правоверные, вы решили изловить луну на дне этого водоёма, дабы расплавить её на серебро и украсить им и без того блистательные минареты великого Самарканда? – пошутил мужчина, стараясь привлечь к себе внимание.
Но никто из, без малого человек двадцати, сгрудившихся у берега пруда, не ответил незнакомцу, никто не поддержал его шутку смехом. Всадник подъехал ещё ближе и различил тревожные, разгорячённые голоса людей:
– Один цветок остался у нашей бедной Адолат, и тот сорвала смерть!
– Сперва муж сгинул на чужбине, а теперь и единственная дочь оказалась задушенной!
– Да уж, правоверные, справедливость не родит счастья!
– Так ведь это же я, я нашёл тело ребёнка, да вырвет Аллах мои очи, да вселит он в них вечную тьму!
– Сдаётся мне, изверг тут же на берегу и задушил девочку, а тело бросил в воду… Ведь здесь нашли и платок, а рядом с ним горсть медных монет!
– Поиздеваться, что ли, решил, душегуб, над бедностью одинокой Адолат?
Привлечённый голосами людей, мужчина, спешился и подошёл ближе.
– Не смейся над нами, прохожий, – бросила на него укоризненный взгляд одна из женщин. Силуэт женщины был скрыт в полутьме, и потому возраст её узнать было невозможно, но голос её дрожал, словно у старухи. – Не смейся над нами, да не станешь и ты посмеянием в день Суда, когда пойдёшь по власяному мосту для грешников, ступая над огненной бездной! Одна дочь была у вдовы Адолат именем Фархунда. Да, справедливость не родит счастье, (3) – горько повторила женщина. – Вчера вечером мать отпустила дочку поиграть, а та не вернулась. И вот сегодня нашли её тело на берегу пруда, совсем недалеко… недалеко от дома, – всхлипнула она.
– А рядом на берегу платок и несколько медных монет, – подхватил приезжий мужчина. – Это я уже слышал. Вы, почтенная, верно будете соседкой той самой Адолат? – вдруг, точно спохватившись, обратился он к женщине. – А где же она сама? Тут, я вижу много людей, но никто из них не похож на
Соседка в ответ лишь помотала головой в растерянности. Приезжий оставил её и прошёл ещё несколько шагов к водоёму. Тут его взгляд упал на лежавшую на берегу девочку лет семи, на её мертвое лицо в свете факелов. Мужчна отвёл глаза, полные гнева и печали, устремив их на ночную гладь пруда. Присмотревшись, он заметил, как от берега бредёт какая-то фигура, всё глубже и глубже погружаясь в воду. Казалось, стоит этой неразборчивой фигуре ступить ещё несколько шагов, как воды и вовсе скроют её. Страшная догадка исказила лицо приезжего: не раздумывая, тот бросился вслед ускользающей фигуре, скинув тяжёлый халат, и вскоре весь сам погрузился в ледяную воду. Мужчине удалось настичь человека, прежде чем тот полностью скрылся в воде. То оказалась женщина. Незнакомец изо всех сил потащил её обратно к берегу, приговаривая на ходу:
– Ты ведь Адолат? Адолат, да? Когда тебе сказали, что тело твоей дочери нашли в воде, ты сама решила утопиться на том самом месте, ибо больше у тебя никого нет?! Но ведь её не вернёшь… Не убивайте самих себя, ведь Аллах милостив к вам,(4) – повторил он пришедшие на ум строки Корана
– Да, кто ты такой?! – яростно шептала ему в ответ Адолат. – Я тебя прежде никогда не видела здесь?! Да, я хочу умереть! Что ты можешь понять, ты выскочка, сующий нос не в своё дело?!
Мужчина и женщина вышли на берег и в изнеможении опустились на землю.
– Справедливость не родит счастья, – проронила Адолат, бросив долгий, отчаянный взгляд на водную гладь.
– Иногда – родит, – отозвался приезжий. – А то вы тут все заладили, словно попугаи хиндустанские, которым сластей не давали… Кстати, одна ханша тоже как-то назвала меня выскочкой, сующим нос не в свои дела. Но я до сих пор жив! Вот и думай теперь о справедливости, Адолат…
– Кто же ты, незнакомец? – перевела на него взгляд вдова.
– Я родом из Бухары, – представился тот. – Я – купец, а моё имя – Рахматулло.
– Купец? – тускло переспросила Адолат и хохотнула ледяно: – Ты, что ж, Рахматулло, торговать сюда приехал?
– Нет, – спокойно ответил тот. – Я не по торговым делам в вашем Самарканде… В общем-то, я приехал на праздник курбан-байрам, поклониться праху сейида Ходжи Абди (5), потомка халифа Усмана, чья гробница, как мне известно, расположена на старом кладбище вашего города. Дошло до меня, что некогда покойный мирза Улуг-бек расширил и украсил сей мазхаб, – торопливо принялся объяснять купец. – А ещё говорят, что, ежели кто в праздник курбан-байрам ровно десять раз обойдёт пешком вокруг мазхаба Хаджи Абди, то сие благородное деяние будет уподоблено на небесах пешему хаджу в Мекку. До Мекки же идти мне далече… К тому же слыхал я об одном сыне бухарского хана, что отправился в хадж да и…
Тут купец Рахматулло заметил, что вдова Адолат, будто и не слышит его, и обратился к ней:
– Где ты живёшь, женщина? Я, пожалуй, провожу тебя домой, да и поживу у тебя до тех пор, пока не наступил праздник жертвы… А не то опасаюсь, как бы ты не всунула голову в петлю, приготовленную из собственного пояса… Пойдем же, Адолат, – легонько коснулся он плеча вдовы…
Та безропотно поднялась и молвила горько:
– Ты говорил, Рахматулло, что Аллах милостив к нам, но у меня нет денег, чтобы принять тебя. Ты говорил о том, что грядёт праздник жертвы, но мне не на что даже купить барана или верблюда, дабы раздать его мясо нищим…