Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы
Шрифт:
Кажется, все сказано. Без ответа остался лишь один вопрос: вам шашечки или ехать?
Этюд в кременьких тонах
В. Пустовая «Ода радости». М., «Эксмо», 2019
Валерия Пустовая, могучий столбище российской литкритики, решила: наша попа рождена сверкать. И, невзирая на релятивное отношение к содержанию победительной правды, нелепое сближение пафоса выкриков из трюма, окриков от руля и манифестацию рабовладельческих полномочий земной необходимости, добровольно сошла с лощеного паркета на топкую почву прозаического подполья,
Эта термоядерная шизофазия, – сплошь из раскавыченных цитат В.П., – переводится на русский кратко: критикесса написала роман. Автобиографический, если кто не в курсе.
Наткнувшись в тексте на «кременький с розовеньким диванчик», я понял, что не обойдусь без Олейникова: «Трещит диванчик, / Мы с вами тут, / У нас романчик, / И вам капут». Все и впрямь по классику: мы с вами тут, романчик и диванчик в наличии. А капут сейчас организуем. Долго ли умеючи.
Я уже столько писал отечественную эгобеллетристику, что сейчас вряд ли скажу нечто новое. Уж не взыщите.
Полузабытый японский жанр (на языке оригинала «ватакуси сесэцу»), популярный на рубеже XIX–XX веков, невзначай воскрес здесь и сейчас. Побег сакуры отменно прижился на русской березе, и что ни год, плодоносит: то Аствацатуров, то Скульская, то Москвина, то Непогодин, то Степанова, то Громова – имена их ты, Господи, веси. Банзай, коллеги, и мы не лаптем мисо хлебаем!
И с чего бы вдруг состоялось второе пришествие?
Перефразируя Славоя Жижека, скажу: политика, экономика, религия, общественная жизнь превратились в инсценировки. Единственная несомненная реальность спектакулярного мира – ты сам. Стало быть, достоин памятника нерукотворного.
А вот это уже спорный вопрос, достоин ли. Будь моя воля, отправлял бы всех эгобеллетристов на консультацию к Веллеру: «Сами по себе вы никому не интересны, успокойтесь… Если вы не герой и не звезда, то ваша собственная жизнь со всеми ее подробностями никого не волнует».
Верно, все жанры хороши, кроме скучного. Да поди-ка объясни это литератору, которого всяк Божий день манечка навещает. Потому Скульская доверительно поведала публике про мамино крепдешиновое платье с полотняными подмышниками. Москвина – про дедушку Иделя Мовшиевича, который запрещал бабушке делать аборты. Степанова – про прадедушку Залмана, что варил мыло, про бабушку Дору, что варила гороховый суп и тетю Галю, что варила кофе и писала на редкость содержательный дневник о погоде и мороженых овощах. Громова – про папу, который категорически не собирался жениться на маме. Exegi monumentum, ага. «Новая искренность», если кто не понял.
Злоязыкий Роман Арбитман писал: если старая искренность тихо плакала в чулане, то новая повела себя напористо, под стать коробейнику в электричке. Но авторы предлагают публике не газеты – самих себя. Свои копеечные взлеты и грошовые падения, свою пыльную скуку и уцененные измены. Зачем? – они и у читателя точно такие же.
Вопреки гуманному Евтушенко, людей неинтересных в мире есть. И гораздо больше, чем хотелось бы.
К чему все это говорю? – к тому, что Пустовая ничем не отличается от предшественников. Сейчас сами увидите.
В.П. не обновила канон и даже в шлифовке его не особо отличилась. Приданое у нашей пишбарышни знатное: ворох многословных фейсбучных почеркушек. Такой багаж публике в последние годы предъявляли все, кому не лень – от маститого Гришковца до безвестного Ромы Сита. Сенсаций, воля ваша, не упомню. Но для человека чужого опыта не существует – хотя уж критику-то сам Бог велел тематическое досье собрать…
Пристегните ремни, грядет езда в незнаемое. Итак, маму всю жизнь одолевали люди, рожденные под знаком Весов. Она работала в Госплане, любила персики и булочки, колбасу и пиво. В соседнем торговом центре открылся магазин восточных товаров, где продают консервированное манго из Мьянмы с надписью «Люблю жизнь». У бабушки заискрила розетка – Кимсанчик обещал, но не починил, Мирбек сказал: возьмите плоскогубцы и сами подкрутите, а Вадим не только починил, но и объяснил, что медь с алюминием не дружит. Печенку надо варить не больше восьми минут. Аудиокнига Агнии Барто надоела всей семье до смурфиков. Талонов в поликлинике не найдешь днем с огнем. Муж трижды сказал «фу» розовой мебели для ребенка в «Ашане». Бабушка хранила в сундуке реликвию – трусы сына.
Плюс афоризмы, достойные розового блокнотика семиклассницы: «Настоящее время счастья никогда не длится вечно», «Можно выйти замуж – и остаться одинокой». Читал. Много думал. Какая глы-ыба…
И так четыре сотни страниц non-stop. Авторесса ставит читателю суровый ультиматум: «Мне нужно, чтобы мама, или дочь, или сын, или хоть вы сейчас дослушали меня до конца».
Хм. Чего ради изучать эти унылые мемории, похожие на пенсионерский треп у подъезда? Проблемы человека неисключительного в неисключительном состоянии, как сказал Пригов, я и без В.П. знаю наизусть. Читать «Оду» можно либо по долгу службы, либо в качестве дисциплинарного взыскания, иных стимулов не вижу. Впрочем, «Эксмо» явно другого мнения.
«Предельно личное, документальное свидетельство об одновременном проживании смерти и материнства, – вкрадчиво суфлирует аннотация. – Эта книга для тех, кто боится терять и учится обретать. Книга утраты и любви, которая у роковой черты осознанней и сильнее».
Ага, понятно: у нас тут grief memoir, то бишь «воспоминание о боли» – поджанр эгобеллетристики, который день ото дня все популярнее. Ну, вы помните: Данихнов да Старобинец со товарищи. И ехидный термин «монетизация страданий», надеюсь, не забыли.
Обычно пациент платит психотерапевту за внимание и сочувствие. Но наш литпроцесс отрицает все мыслимые законы: это я должен заплатить, чтобы читать про поликистозный эмбрион Старобинец или покойную матушку Пустовой. Литература grief memoir назойливо, как вокзальная нищенка, вымогает у читателя сопереживание. С какого перепуга я должен вывешивать траурные флаги и объявлять черный день календаря? Ваша личная потеря – еще не национальная трагедия.
Еще меньше хочется делить с Пустовой радости материнства – такое впечатление, что читаешь откровения яжематери где-нибудь на ovuljashki.ru. От самодельной потешки «Наша писа хороша, / у нее, наверно, / есть красивая душа / с гулькин нос примерно» читателя с нормальными рефлексами немедля вывернет наизнанку. Не хуже, чем от резины, вжеванной в почву.