Проклятый дар
Шрифт:
Высокомерие. К Холду. Во что ты играешь, Ник?
Белые не удивились нашивкам патруля на их плащах. Рыжий веснушчатый парень колко высказался о курсантах и нищих беспризорниках, которые всё надеются, что им доверят что-то посерьезнее баллона с красной краской.
К чему бы это?
Николас робко улыбался и с отрешенным видом бормотал себе что-то под нос.
Интересно, очень интересно. Знает ли маршал об увлечении сына? Или «белые» проект Холда-старшего? Слишком опасно, слишком нелогично, слишком рано делать выводы.
Их пропустили
Узкий коридор, небольшая комната, громкие голоса.
– Действовать? – донеслось изнутри. – Мы уже действовали весной! Скольких мы потеряли? Сколько оказалось в тюрьме?
Что было весной? Тогда Ральф был еще в Эдинбурге, жизнь столицы не интересовала его. Зря, как оказалось.
– Не можешь простить мне свою подружку? – неприятный смех. – Так ведь её вытащил покровитель. Кем она работала, горничной? Хорошо работала.
– Не смей так говорить! – злое шипение.
Их с Ником, наконец, заметили. Невысокий полный мужчина и очень худая девица со словно вырубленным топором лицом тут же прекратили разговор.
Девушка сухо кивнула им обоим, а мужчина принялся заверять, как он рад приветствовать новичка в своих рядах и протянул Ральфу влажную руку. Тот с трудом удержался, чтобы не вытереть ладонь о плащ.
А дальше случилось совсем уж неожиданное, белый покровительственно потрепал Ника по голове, и тот не протестовал. Больше того, Фостер смотрел на мужчину с нескрываемым обожанием.
Вот так так…
Ральфу указали на стул, он сел. Николас устроился рядом, откинул капюшон плаща. Бонк повторил за другом. Оглядел помещение, запоминая детали обстановки, малейшие эмоции на лицах, позы, голоса. Он проанализирует это позже и непременно расспросит обо всем Ника.
Мужчина представился Мухой. Кличка эта очень сочеталась с его жужжащим голосом. Что он там жужжал?
Изжившая себя монархия, слабый наследник и военная диктатура – всё это надлежало искоренить. На смену старому режиму должен прийти новый. Незапятнанный, чистый. Белый. Люди смогут сами выбирать власть и то, как им жить, потому что они сами станут новой властью.
Полная чушь, конечно. Абстрактные люди создадут такую же абстрактную власть? Неужели кто-то верит этим россказням? Верят, понял Ральф, вглядевшись в одухотворенное лицо девицы. Поддакнул, нацепил на физиономию точно такое же выражение восторга. Хуже точно не будет, у Ника вон вообще на лице рассеянная улыбка не вполне здорового человека.
В комнату вошел рыжий и еще трое. Он не досчитался троих. Двери караулили? Рыжий оперся о стену, остальные сели за стол, внимательно слушали Муху и кивали головами в особенно драматичных местах, навроде «светлого будущего» и «чистого листа».
А ведь хорошо говорит, Ральф и сам заслушался. Здорово было бы, если бы медицина стала доступней, если бы за образование не нужно было платить. А не вносить ежегодную ренту за проживание на землях аристократии? Пока его это не касалось, но, оставшись в империи, ему рано или поздно придется озаботиться собственным жильем. Странно приобретать стены, но не землю, на которой эти стены стоят. Рента может вырасти, и вдруг окажется, что твоя квартира стала тебе не по карману.
Оставшись в империи? С каких это пор он решил остаться здесь? Раскаленным штырем пронзила голову боль. Разрывающий сознание шепот заглушил громкий голос Мухи.
«Нечего делать здесь…»
Ральф зажмурился, мотнул головой, сбрасывая, будто забытый кошмар.
Не время для грёз, тем более дурных. Как там говорил Николас, боль – ничто. Вот и нечего себя жалеть.
Шепот стих, дурманящая голову боль спряталась где-то в затылке. Она пульсировала в висках, дразнила разум, грозясь вскоре вернуться вновь.
Ничего, он снова выгонит её усилием воли.
Ральф уставился на бурно жестикулирующего оратора. Хорошо поставленная речь, справедливые требования, логичные выводы. Немного лести – они надежда империи, чуточка лжи, и вот он сам уже смотрит Мухе в рот.
Огляделся. Место было полно заброшенной романтики. Сырое помещение, тусклая лампа над старым столом. Странно, что здесь всё еще есть свет. Листовки, обертка от дешевого шоколада на столе. И пачка денег в руках худой нервной девицы. Она заметила его взгляд, отсчитала несколько купюр, далеко не маленьких, судя по цвету банкнот, протянула Николасу и сухо бросила:
– На двоих.
– Понял, – шепотом ответил Фостер и убрал деньги куда-то под плащ.
А неплохо они зашли, хмыкнул Ральф про себя. Какой, однако, необычный у Ника источник дохода. Может, Холд-старший лишил сына карманных денег? Чем черт не шутит?
Интересно, на чьей земле этот флигель? Того, кто их финансирует? Или место для встречи всякий раз меняется? Помещение не отапливалось, казалось, на улице и то было теплей. Свет был, значит и газ должен был быть подключен, он видел оранжевые трубы на торце здания. Только нет смысла топить, если окна разбиты.
На улице стемнело. Здесь не было фонарей, и темнота заглядывала в помещение, робким туманом просачиваясь внутрь. Такая же ласковая, родная и ненавистная, как в глазах его двойника в отражениях.
Ральф расправил плечи. Не время для самокопания.
Никто не называл имен, здесь приняты были короткие прозвища. Николаса ласково звали «молчуном», жаль, что не «малышом». Судя по разговору, его знали давно. Похоже, в эту игру Фостер играл не первый год. Он поручился за Ральфа. Дрожащим голосом окрестил его «вторым». Муха зааплодировал, поздравил новичка с обретением второго имени, а затем и Николаса с его самым первым «вторым». Второй так Второй, хорошо, не первый. Хотя «электрик» или «молния» было бы логичнее. Впрочем, о даре друга Молчун умолчал.