Проклятый горн
Шрифт:
– Что там? – спросила Ульрике.
– Ничего хорошего. – Я повернул на север, обходя квартал по кругу.
Мы прошли мимо четырех домов с выбитыми дверьми. На крыльце одного плакала женщина. Увидев нас, она в страхе отступила во мрак.
Проповедник поотстал, и мы нос к носу столкнулись с шестью бунтовщиками. У одного из них в руках было копье, остальные оказались заняты тем, что сваливали награбленное добро на подогнанную телегу. Мы их интересовали лишь до тех пор, пока они не поняли, что чужаки не претендуют на добычу. Так что мы беспрепятственно прошли дальше.
– Аптекарская
– Постойте, – умерил я ее пыл. – Если направимся прямо, то выйдем к ратуше?
– Да.
– Не подходит. Сейчас это одно из худших мест в городе. Есть другая дорога?
Она задумалась на мгновение, прикусив нижнюю губу.
– Через общественный сквер, вдоль пруда. Направо, в тот проулок. Нет! Стойте! Вон туда.
Мы спешили под звон набата и отдаленные выстрелы, стараясь держаться стен домов. По пути кого-то спугнули – я услышал во тьме шорох, а затем быстро удаляющиеся шаги.
Сквер оказался огорожен от улицы невысоким каменным забором. Ворота мы искать не стали, перебрались через ограду, под мрачными каштанами прошли весь путь, видя, как в холодной воде пруда отражается пламя пожаров, бушующих в соседнем квартале. Алые языки, точно венцы, украшали недостроенную крышу церкви.
Пугало подошло к самому берегу и помахало нам рукой, приглашая задержаться и полюбоваться огнем. Проповедник только сплюнул:
– Даже дом Господа не пожалели, нехристи!
– Сегодня не жалеют никого, – ответил я ему, чем снова удивил Ульрике.
Но на этот раз она сообразила, с кем я беседую, и ничего не стала переспрашивать. Прежде чем выйти из-под прикрытия деревьев, я огляделся, видя лишь лежащие на улице трупы. На одном из них сидела какая-то черная лохматая тварь и лапами пыталась выломать ребра.
– Что это? – с тихим ужасом спросила девушка. – Темная душа?
– Нет, раз вы его видите. Кто-то из нечисти.
Я увел ее обратно, к каштанам, где мы столкнулись с идущим навстречу Пугалом.
– Там тварь жрет потроха мертвеца. Любопытно? – вылез Проповедник.
Пугало конечно же заинтересовало такое редкое зрелище, и оно начало ломиться через кустарник. Я посмотрел на старого пеликана с осуждением.
– А что? – с вызовом спросил тот. – У меня сегодня дурное настроение, и соломенная голова порядком раздражает. Имею право отправить его куда подальше. Да ладно тебе, Людвиг! Все равно ведь от него никакого проку!
Улица, на которую мы выбрались, состояла сплошь из богатых домов, еще не тронутых грабителями. Я только успел порадоваться, что безумие пока не дошло до этого квартала, когда из-за поворота показалась плотная масса людей, вооруженных кто во что горазд.
– Смерть сторонникам ландрата! – заорал один из них и недвусмысленно указал на нас.
Я схватил Ульрике за руку, и мы бросились бежать прочь.
Проповедник скулил и оглядывался, слыша вой толпы, преследующей нас. Люди, точно псы, почувствовавшие добычу, забывшие о заповедях, законах и правилах, подчиняясь общей звериной воле, одуревшие от крови, смерти и вседозволенности, крушили все, что попадалось им под руку. Выламывали двери в лавки и жилые дома, убивали тех, кто был не с ними или не похож на них. Жадная цепь голодных муравьев, готовых сожрать и переварить любого, а к утру, когда безумие схлынет и толпа распадется на отдельных детей божьих, забыть о совершенном, замолить грех и убедить себя, да и других, что это все делали не они. Что им пришлось так поступить, чтобы не выделяться среди остальных.
Завтра они будут рыдать над обезображенными трупами, удивляться, отчего же вдруг умер сосед, отводить взгляды от младенцев с расколотыми головами, в потрясении ходить среди пожарищ и разрушенных зданий. Не понимать, почему оправившиеся власти хватают каждого третьего, колесуют, четвертуют и вешают на столбах.
Ведь это же не они. Никто из них не хотел ничего такого. Они готовы в этом поклясться. И палачам придется слушать их рыдания да мольбы, а уставшим священникам отпускать грехи и правых и виноватых, прежде чем веревка затянется на шеях бунтовщиков. Такое уже было в Лисецке. Будет и в Клагенфурте. По сути своей люди везде одинаковые.
Но пока же на пути толпы лучше не попадаться. Меня совершенно не обрадует, если какой-нибудь раскаявшийся поутру всплакнет над моим трупом и поскачет на исповедь.
Ульрике после бега дышала тяжело, она едва не падала в обморок от усталости, страха и всего того, что успела пережить за этот час. Я подхватил ее на руки и припустил еще быстрее, оставив замешкавшегося Проповедника далеко позади.
У перекрестка я заметил нескольких солдат. Они выглядели растерянными и перепуганными. Один оказался ранен и сидел привалившись к стене, истекая кровью. Самый толстый из них, завидев меня, опустил пику, не зная, чего ждать.
– Бегите, идиоты! – рявкнул я. – Толпа идет сюда от Ратушной площади! Там человек триста!
Солдат отбросил тяжелое оружие в сторону, двое его товарищей подхватили раненого и юркнули в переулок, только их и видели.
«Фабьен Клеменз и сыновья» располагался на первом этаже богатого трехэтажного здания, судя по ажурным балкончикам, построенном еще во времена прошлого герцога. Окна закрыты стальными щитами, дверь заперта, белая вывеска с острыми черными буквами была прекрасно различима с другого конца улицы.
Я подлетел к двери, поставил девчонку на ноги, она прислонилась к стене, вздрагивая каждый раз, когда мой кулак встречался со стальной поверхностью.
– Ничего не выйдет. – Голос Ульрике звучал на удивление спокойно. – Они не дураки. И никого не пустят в такое время.
В двери открылось маленькое слуховое окошко, забранное решеткой, из-за которого на меня глядела тьма.
– Мы являемся клиентами вашего уважаемого заведения, – быстро сказал я и прежде, чем они передумали, добавил: – Я из Братства. Если не готовы впустить меня, дайте убежище хотя бы девушке. Толпа не проявит к ней жалости.