Проклятый манускрипт
Шрифт:
— Мастер Альто, а что вы имели в виду, когда сказали, что вера — прекрасная радуга между небом и землей?
Художник ненадолго остановился и ответил:
— Вера, прекрасная Сесилия, это не что иное, как незнание, или предположение, или мечта. С тех пор как существует человек, он мечтает или предполагает, что есть нечто между небом и землей, назовем это Абсолютом или Божеством. И некоторые люди чувствуют себя призванными разжигать эти мечты и предположения. Они не знают ничего иного, кроме как делать вид, что ели мудрость и знание ложками. Поэтому нельзя принимать всерьез всех священников, прелатов, аббатис и архиепископов, да даже пап. Я спрошу вас: какому Папе должны мы верить? Тому, который в Риме, тому, который в Авиньоне, или тому, который в Милане? У нас есть три папы, и каждый утверждает, что именно он — истинный.
— Три папы? — удивленно переспросила Афра. — Я никогда не слышала об этом.
— Лучше бы я тоже об этом не знал. Но если столько странствуешь, как я, то узнаешь многое из того, что скрыто от народа. Прошу вас, не шевелите головой. В любом случае, вера для меня — только мечта, прекрасная радуга между небом и землей.
Еще никогда Афра не слышала, чтобы кто-то так говорил. Даже безбожник ландфогт Мельхиор фон Рабенштайн находил для матери-Церкви и ее служителей только добрые слова.
— И тем не менее вы украшаете церкви своими иконами. Как же это все согласуется, мастер?
— Я скажу вам, прелестное дитя. Тот, кто голодает, пойдет в услужение к самому дьяволу. А как иначе я могу продемонстрировать свое искусство?
Он бросил на свою работу долгий пытливый взгляд, потом отложил красный мел в сторону и сказал:
— На сегодня хватит. Можете переодеваться.
Под тонким платьем Афра замерзла; она была рада тому, что процедура окончена, и, сойдя с деревянного корыта, тут же бросила на картину любопытный взгляд. Она и сама не знала, чего ожидала, но в любом случае была разочарована, по крайней мере поначалу, потому что увидела на светлом фоне только сплетение штрихов и линий. Приглядевшись внимательнее, девушка все же различила в этом сплетении некий образ, женскую фигуру, обнаженное тело которой едва скрывалось тонким одеянием. В ужасе Афра прижала руку ко рту. Наконец она сказала:
— Мастер Альто, неужели это я?
— Нет, — ответил художник, — это Сесилия или, точнее, образ, из которого вырастет Сесилия.
Афра поспешно переоделась в грубое монашеское платье. Одеваясь, она смущенно спросила мастера:
— А вы действительно хотите представить Сесилию такой, как набросали тут? Неужели каждый будет видеть ее грудь и бедра под платьем?
Альто задумчиво усмехнулся.
— А зачем мне скрывать ее красоту, если даже каноническая легенда не скрывает этого?
— Но в шестой заповеди говорится о целомудрии!
— Конечно, но в обнаженном женском теле нет ничего развратного. Разврат начинается только в мыслях и действиях. В Бамбергском соборе находится скульптура, олицетворяющая синагогу. На ней — прозрачное платье, которое не скрывает достоинств женского тела. А в крупных соборах Франции и Испании есть изображение Девы Марии с обнаженной грудью; но только у злых людей при виде нее возникают нехорошие мысли, — он ухмыльнулся. — Я могу рассчитывать на вас завтра?
Вообще-то Афра собиралась покинуть монастырь Святой Сесилии в тот же день, но позирование удивительным образом заинтересовало ее, и никогда еще никто так с ней не обращался, как обращался Альто Брабантский, поэтому она согласилась.
— Если только аббатиса не будет против.
— Она обрадуется, когда икона будет наконец готова! — заверил девушку художник. — Ради этого она сама согласилась бы позировать. — Он вздрогнул. — Ужас какой!
Афра засмеялась и взглянула в маленькое окно на переполненный двор, где аббатиса, стоя со скрещенными на груди руками, бросала вверх нетерпеливые взгляды.
— Мастер Альто, — осторожно начала Афра. — Сколько еще вы хотите пробыть в монастыре?
Художник скривился.
— О «хочу» здесь речи не идет. С весны прозябаю я здесь, среди удрученных благородных девиц, которые не смогли заполучить себе мужа из-за своего безобразия, и девушек легкого поведения, время которых прошло и в отношении которых более не применимо ни слово «девушка», ни «легкая». Поверьте мне, есть места в этом мире, которые вдохновляют художника больше, чем это. Нет, как только я закончу икону и получу последнюю часть своей платы, я уйду. А почему вы спрашиваете?
— Ну, — ответила Афра и пожала плечами, — я просто подумала, что вы чувствуете себя неловко в этом окружении, и если вы меня не выдадите, то я хочу доверить вам тайну: мне тоже плохо здесь. И я жду первой же возможности исчезнуть отсюда. Вы…
— А я удивлялся, почему вы вообще здесь оказались, — вставил Альто. — Нет, молчите, я не хочу этого знать. Меня это не касается.
— Я не собираюсь делать из этого тайну, мастер Альто. Я сбежала от ландфогта, на которого работала. И здесь я очутилась скорее по чистой случайности; но жизнь в монастыре — не для меня. Я приучена к труду, и проку от моей работы больше, чем от того, кто молится и поет пять раз в день, оставаясь при этом злым человеком. Не отказывайте мне, пожалуйста, позвольте пойти с вами. Вы знаете мир и умеете путешествовать. Границы своего мира я пересекла за день пути от двора ландфогта, у меня нет опыта в обращении с незнакомыми людьми и защиты от зла, как у вас.
Альто задумчиво посмотрел в окно, и Афра истолковала его молчание как отказ.
— Я не буду вам в тягость, — молила она, — и буду к вашим услугам, если будет нужно. Вам же понравилось мое тело. Не так ли?
Едва эти слова сорвались с ее губ, как она тут же пожалела о сказанном. Горбун пристально посмотрел на нее.
Наконец он спросил:
— Сколько вам лет, собственно?
Афра опустила взгляд. Ей было стыдно.
— Семнадцать, — наконец сказала она и упрямо добавила: — Но какая теперь разница?!
— Послушай, милое дитя, — обстоятельно начал художник. — Ты прекрасна. Бог наделил тебя таким количеством привлекательности и такой правильностью форм, какими обделил сотню девушек твоего возраста. Каждый мужчина был бы счастлив обладать тобой хотя бы час. Но знай: красота — это гордость. Никогда не предлагай себя мужчине. Это повредит твоей красоте. Даже если тебе самой хочется, дай мужчине понять, что он должен бороться за тебя.
Об этом Афра никогда не думала. Да и зачем? Никаких сомнений, Альто был умен, и, конечно, благодаря своей профессии он знал толк в красоте. Ей было трудно понять его сдержанность. Может быть, он не воспринимает ее всерьез? Может быть, он смеется над ней, а она этого до сих пор не заметила? Она с удовольствием провалилась бы сквозь землю. Но девушка упрямо повторила: