Пропала собака. История одной любви
Шрифт:
В голове слабый унылый шум и смутные неприятные ощущения. И еще более отчетливые, но оттого раздражающие мысли: каковы мои ноги в сравнении с ее, смогу ли я надеть такие же шорты; хватит ли денег, чтобы убрать седую полосу в проборе. Затем картина разворачивается и становится экзистенциальной. Проблески с образами родителей, братьев и сестер, моего бойфренда Чарли, – какой вообще во всем этом смысл? Ненавижу свою жизнь. И работа, работа, работа… словно птица, долбящая клювом голову. Я вновь и вновь оправдываюсь перед собой, будто накосячила бессонной ночью накануне школы.
Повторяю хорошо знакомую ложь: вернусь домой к шести, встану до полудня, буду писать до восьми вечера и сделаю столько же, сколько
Но навязчивая мысль возвращается снова и снова, и экзистенциальный шум в голове превращается в болезненный визг.
Работа. Работа. Работа. РАБОТА, черт побери! Мой дух цепляется за каждое ребро, утопая в яме живота. Господи, помоги; помоги выбраться отсюда, помоги сказать «нет».
Где-то среди нарастающей кокаиновой тревоги разум пытается достучаться и успокоить. Ты ведь уже была здесь раньше. Ты справишься. Иди домой. Домой, к своему рассудительному парню, который спит в большой удобной кровати. Завтра – это всего лишь еще один день.
Нет, завтра – это уже сегодня. Работа. Работа. Работа.
– Все в порядке, дорогая? – Тим стоит ко мне вплотную, а я опираюсь на кухонный стол, сутулясь и уперев подбородок в грудь. Он вытягивает руки, чтобы обнять, и я неохотно подчиняюсь, как упрямый подросток в бескрайней хватке усатой тетки, старой девы. – Иди, дорогая, иди к Тимбо.
Он ведет меня обратно к столику, где нюхают кокаин, и вручает свою любимую соломинку в виде пылесоса – очередной подарок от одного из остроумных дружков-кокаинистов.
– Нет, спасибо. – Я смотрю на дорожки, аккуратно начертанные бритвой поперек старого зеркала заднего вида от грузовика «Петербилт». У старого Тимбо не водится грязных кредиток и скрученных пятерок. Рядом лежат несколько свеженарезанных бумажных соломинок. Пластиковые слишком жестки для носа.
– Дорогая, я так рад видеть тебя. Как хорошо, что ты здесь.
Пытаюсь придумать ответ, но в голову ничего не идет.
– Приступ мучений, а, Кэти? Вспомни, милая: «Дорога излишеств ведет к дворцу мудрости».
Поросшая мхом фраза. Интересно, у великого мистика Уильяма Блейка случались столь же пустые и жалкие лондонские ночи? Не думаю.
– Не узнаешь меры, пока не узнал избытка, – отвечаю тоже цитатой. – А это, поверь, уже избыток.
Эй, мне пора.
– Мне нужно домой.
Начинается гул переубеждений. Предложения вызвать такси. Вариант немного подождать и поехать на «убере» в Ноттинг-Хилл вместе с горячим туповатым красавчиком-либористом. Сердце бьется у меня в груди как мяч для сквоша, а разум подбрасывает мысли о завтрашнем дедлайне – они скачут, как ошалевший терьер с палкой в зубах.
Домой надо было отправиться еще часов шесть назад, в полночь. По-хорошему – в полночь двадцать лет назад, когда все нормальные люди бросили заниматься такими вещами. Мне нужно выбраться отсюда до того, как стрелки часов дойдут до медвежонка Паддингтона. Хотя, невзирая на мое состояние, любопытно, как будет звучать Паддингтон.
– Мне пора.
Я спускаюсь по лестнице. Ждать клетку лифта в этом огромном старинном здании не хочется. Если прибавлю шаг, возможно, удастся сбежать от страха и немного взбодриться. И я бегу по Маунт-стрит, подгоняемая кокаином, шабли и отчаянием, в надежде на живительную силу свежего воздуха. «Баленсиага». «Скоттс». «Марк Джейкобс». Проношусь мимо статусных магазинов и ресторанов и на Одли-стрит останавливаю черный кеб с оранжевыми фарами. Плюхаюсь
Я дышу, дышу, дышу. Сколь веревочке ни виться, а конец будет. Откинувшись назад, вижу, что водитель смотрит в зеркало на распластанную на сиденье пассажирку.
– Эй, ты в порядке, детка? Не выспалась, ага? Или вовсе не ложилась?
Его добродушно-снисходительное подшучивание на какое-то время меня успокаивает. Я закатываю неестественно расширенные глаза, окруженные вчерашней тушью и потрескавшейся подводкой, и, запинаясь, бормочу: «Что-то типа того».
Затем снова откидываюсь на сиденье. Слева проплывает Парк-лейн. Сколь веревочке ни виться, а конец будет. Зубы стиснуты, плечи до боли напряжены, из подмышек разит. Гоню прочь мысли о людях, которые рано встают, принимают душ, а потом, мятно-свежие, слушают идиотские утренние радиопередачи и торопливо собирают детей в школу. По дороге на работу выстраиваются в очередь за мягким ароматным кофе – социально приемлемым напитком. Все это – обычные занятия нормального, полезного для общества человека. Наверное, они устают. Возможно, у кого-то даже было похмелье посреди рабочей недели. Но как много кретинов вроде меня сейчас корчится на заднем сиденье такси? Вспоминаю о своем брате Уилле. Он живет в паре миль к северу, в Тафнелл-парке. По утрам сонно приветствует младшего сына, разбудившего его игрушкой или абсурдным детским вопросом. Думаю о другом брате, Томе, с задержкой умственного развития. Он сейчас в специальном пансионате на побережье Девона. Ему достаточно пары кружек пива или чашки растворимого кофе. Больно. Как все это больно.
Разделить собственную глупость мне не с кем. Но все же я не одинока. Как-то мне попалось на глаза исследование, где анализировали состав сточных вод в крупных европейских городах. Лондонская моча показала самый высокий уровень потребления кокаина в середине трудовой недели. В 2016 году вышел почти грамм на тысячу человек. А в Болл-парке [8] примерно десять тысяч других портят остаток той же недели. Воистину, это самые успокаивающие статистические данные. Надежный спасательный плот для всякого, кто на рассвете едет на заднем сиденье лондонского такси.
8
Лондонский стадион, переоборудованный для проведения бейсбольных матчей.
Но по большому счету от этого не легче. Кеб, ворча, ползет мимо Гайд-парка по Бэйсвотер-роуд, я опускаю стекло. В этот утренний час народу здесь немного – кто-то бегает, кто-то выгуливает собак, и еще несколько тех, кто страдает от смены часовых поясов. Я завидую им: они на правильной стороне рассвета. Прислонившись к окошку, вдыхаю свежий и пахнущий зеленью воздух парка. Сколь веревочке ни виться… «Встать в два, работать до восьми».
Чарли любит быть в кровати уже к девяти вечера, потому что у него хорошая работа, которая ему нравится. Раньше ляжешь – раньше встанешь. Если расчеты верны, мне удастся избежать встречи и трезвого осуждения. Клацая каблуками по металлическим ступенькам, поднимаюсь к нашей квартире на втором этаже, открываю дверь. Внутри тихо и пахнет ужином. Сосиски. Сверху доносится поросячий храп. Ясно, этот лентяй решил сегодня подольше поваляться. Уже седьмой час, а он не проснулся на работу, как я надеялась. Раздеваюсь тут же, где стою, оставляю груду прокуренной одежды и белье прямо на кухонном полу, пристойной стороной вверх. С помощью рук и ног поднимаюсь по крутой лестнице в спальню и, пошатываясь в пьяном притворстве, крадусь по комнате.