Пропавшая ватага
Шрифт:
Настя закусила губу:
– А ты будто не знаешь?
– Так, краем уха слыхал что-то… Да дел у меня нет других, что ли, как только в сплетни бабьи влезать?! Да ты не серчай – напомни. Может, и скумекаем чего? Остяка мне отпускать больно уж неохота, проводник славный… да еще и бубен у него. А сила у того бубна против колдовских чар – почти как у Божьего слова… Меньше, конечно, но – почти.
– Я знаю, милый… – Атаманша ловко перепеленала ребенка и продолжала, усадив сынишку на пол, забавляться сделанными из деревянных чурок игрушками. – Ты просишь напомнить… Слухи вдруг пошли про Устинью. Ну, помнишь, как ее тогда дикари-людоеды снасильничали?
– Да помню.
– Так вот, осенью, вдруг ни с того ни с того и пошли слухи: мол, так сладко с менквами, прости господи, спариваться, что кто один раз попробует, то и мужиков боле иных не надобно! Про то глупые девки сир-тя, полоняницы наши, всем гуртом обсуждали, смеялися да Устинью пытались расспрашивать. Вот и я, грешная… спросила. Просто так, ничего дурного не думала! Вот дура-то! Как думаешь, может, стоит сходить к Устиньюшке, помириться, прощения попросить за любопытство свое глупое?
Опустившись на корточки, Иван погладил по голове сына:
– Не знаю даже. Ну, попробуй, сходи.
– Сейчас нянька явится… Должна бы уже прийти… ага, вон она.
Нянька, одна из молодых девиц сир-тя по имени Аллиш-ка, явившись, первым делом бухнулась на колени да принялась что-то лепетать, видать, прося прощения за то, что поздно нынче явилась – проспала, дескать.
– Ладно, ладно, – махнула рукой Настя. – Играй вон, присматривай… а я быстро управлюсь.
По-девчоночьи легко юная супружница атамана, выскочив из избы, пробежала по подвесному мосту да спустилась вниз, к причалам, на бегу махая рукой оправлявшимся за рыбою казакам, как раз садившимся в струг. Молодежи – Тошке Игумнову, Ухтымке, Яше Вервеню и прочим – всем скопом, уважаемым же, матерым казакам – каждому по отдельности нашлось слово:
– Здрав будь, дядюшка Кондрат! Как рука, не болит ли?
– Ничо, Настенушка. Ныне прошла уж! Слава те господи, отболела.
– Удачи во всем… и тебе, кормщик добрый, Кольша!
– Тебе тоже удачи, Настя. Чего к нам не захаживаешь?
– Зайду еще. Да ведь и так, почитай, с Авраамкой твоей все время вместе. Ой, Михей! Ты что же, дубинищей своей рыбу бить собрался? Смотри, распужаешь только.
– Рыбу, Настена, не рыбу – а вдруг зверь какой? Морж или нуер чертов?
– Да нуер-то по такой хладной воде не пожалует.
– Ла-адно, Бог вам в помощь!
– И тебе…
– Добра жонка у нашего атамана, – посмотрев вслед убегающей деве, одобрительно засмеялся здоровяк Михейко Ослоп, прозванный так за любимое свое оружье – изрядных размеров дубину, в бою запросто валившую всадника вместе с конем.
– У Серьги тоже добрая – Митаюка, – промолвил кто-то из молодых казаков. – Где ж только запропастился?
– Атаман сказывал – круг вскорости собирать будет, – уверенно пояснил Михейко. – Решать, на выручку кто пойдет. Путь-то их, слава богу, известный. Ну… почти…
Яшка Вервень встрепенулся и потер руки:
– Я б с радостию пошел!
– И деву свою младую оставил бы? Ась?
– Так ведь, дядько Кондрат – не навсегда ж! Выручим своих и…
– Я б тоже пошел!
– И я.
Один Михейко ничего не кричал, молча отвязывал причальный канат да думал – никому не мешая, не торопясь, – как всегда и любил. Умен был бугаинушка – не отнимешь! Правда, мало кто про ум его ведал, пожалуй, один лишь атаман и знал точно. Сейчас дубинщик подумал вдруг про Настю и Митаюки. Другим эти девы просто к слову пришлися, а он вот взял и сравнил. Обе – Митаюки с Настеной – чем-то похожи были, не внешне, конечно, а внутренне – обе дружелюбные, улыбчивые, только… Только вот взять Настю – и на глазах она, и когда не видать – одно и то же про нее – хорошее и доброе! – думается, а вот про супружницу Матвея Серьги – немножко не так. Михейко вот вспомнил – ежели на глазах Митаюки, тут где-то, рядом трется, так кажется, что одним видом своим душу греет, будто милее ее и нет никого в целом свете, а с глаз долой, то уже немного не то – да, и миленькая она, и добронравная, и хорошая-то для всех, а все же… не так, как ежели на глазах, рядом. Очаровывает, что ли, Митаюки одним своим видом? Так ведь и очаровывает, бугаинушка давно к сей деве присматривался, все думал-гадал – не чаровница ли? Теперь вот рассудил так – чаровница, тут и думать нечего! Так вот и к лучшему, пусть даже и мужа своего Матвея Серьгу Митаюки очаровала, так ведь любит его по-настоящему – это и слепому видать. Так что, выходит, все чары ее – казакам на пользу.
Отчалил струг, выперся веслами на полную воду – по указу кормщика Кольши Огнева казаки подняли мачту, вздернули парус, поплыли, хватая ветер, не ходко – в этих местах рыбы почти везде полно, далеко ходить незачем.
– Ух ты, гляньте-ка – шатер чей-то! – оглянувшись, с удивленьем воскликнул Ухтымка, казак уже женатый, однако сохранивший вечную свою почти детскую удивленность – ух ты! – за что и прозвали когда-то Ухтымкой.
– То Маюни-остяк с Устиньею возвернулся, – со знанием дела пояснил Яшка Вервень, тоже уже женатый на субтильной красавице Ябтако-нэ, что была родом из дальних северных земель, когда-то разграбленных ватагой во время бесшабашного и лихого налета.
Молодую полоняницу казак – так уж вышло – в жены взял честь по чести – испросил руки у ближайшего родственника, старшего брата, ныне обретавшегося бог знает где, в странной компании местного колдуна-изгоя Енко – приблудного дружка самого атамана Егорова. Да многие казаки брали в жены местных – а те не дичились, на сожительство шли с охотою, понимали вроде, как когда-то та ж Митаюки или подружка ее Тертятко-нэ – уж лучше один мужчина, чем скопище. В общем-то, всем было от того хорошо – и (понятно) казакам, и полоняницам-девам, коих никто уже не охранял и не считал за пленниц. Все вместе – посадом, у стен крепости-острога – и жили, кто в чумах, а кто и в недавно срубленных избах, путь и небольших, да зато своих, личных.
– А чего ж остяк-то – наособицу решил? – вытянув тощую шею, поинтересовался Игумнов Тошка. – И как у них с Устиньей-то?
– Хорошо у них с Устиньей, – выказывая свою осведомленность, снова заважничал Вервень. – Вроде как муж и жена теперь, мне про то Семка Короед сказывал, а ему – Яким.
– Ой, Короед! – отрываясь на миг от тяжелого рулевого весла, вплеснул руками кормщик. – Нашли кого слушать. Семка соврет, недорого возьмет.
Яшка шмыгнул носом:
– За что купил, за то, робяты, и продаю. А правда иль нет – судить не берусь.
– Дак чум-то – точно остяка? Маюни?
– Его. Так Семка сказывал, с ночной сторожи сменясь.
– Хэ! Семка.
– Да вон он, остяк-то, на бережку с острожкою! Небось рыбки набить вышел. Эй, Маюни!!! Эге-е-ей!
Казаки замахали руками, стоявший на камнях с острогою остяк вздрогнул, поднял глаза… заулыбался, махнул:
– Пусть ваш день будет рыбным! Да поможет вам Нум-Торум и повелительница вод, великая гагара.
– Эй, э, остяк! Заходи вечерком к костерку. Посидим, покушаем!