Пропавшее войско
Шрифт:
— Она мертва, — повторил я. — Зачем мы сюда пришли?
Не успела я договорить, как вдруг один камень покатился вниз.
— Она жива, — произнесла Абизаг.
Мы склонились над несчастной и начали по одному убирать камни, стараясь не шуметь, пока наконец полностью не освободили тело. В темноте мы даже не могли хорошенько разглядеть лица раненой. Впрочем, оно превратилось в бесформенную маску и распухло, а волосы слиплись от крови и пыли. Однако на шее пульсировала вена, а из груди вырывался слабый хрип. Она, несомненно, была жива, но мне казалось, что в любое мгновение может умереть.
— Давайте унесем ее отсюда, — нарушила я молчание.
— Куда? — спросила
— В шалаш у реки, — предложила Абизаг. — Им уже давно никто не пользуется.
— И как нам это сделать? — снова спросила Мермах.
У меня появилась идея:
— Снимайте одежду. Нас все равно никто не видит.
Догадавшись, что я замыслила, девочки разделись почти догола.
Мы связали нашу одежду, смастерив что-то вроде покрывала, и положили его на землю рядом с незнакомкой. Потом очень осторожно взяли женщину за руки, приподняли и поместили на примитивные носилки. Пока мы перекладывали страдалицу, она застонала: нанесенные увечья оказались очень сильными, — и мы постарались нести очень бережно. Бедняжка, видимо, совсем обессилела: даже маленьким девочкам она не показалась тяжелой. Нам удалось без особого труда перенести ее в шалаш, время от времени останавливаясь отдохнуть и перевести дух.
Мы соорудили для нее постель из соломы, сена и рогожи. Омыв незнакомку, уложили на мягкое и накрыли мешковиной. Ночь выдалась теплая, так что замерзнуть ей не грозило; однако то была наименьшая из проблем. Никто из нас не знал, переживет ли раненая эту ночь или наутро мы обнаружим в шалаше труп. Решив, что больше ничего не можем для нее сделать, собрались по домам, дабы нас не хватились. Свою одежду, перепачканную в крови, мы выстирали в речке, надеясь, что за ночь высохнет.
Прежде чем разойтись, договорились по очереди навещать нашу подопечную, если она выживет, приносить еду и воду, до тех пор пока бедняга не сможет сама о себе позаботиться. Мы поклялись, что никому ничего не скажем. Ни за что не выдадим наш секрет, даже ценой собственной жизни.
Мы толком не знали, что это значит, но понимали: настоящая клятва должна содержать в себе какие-нибудь ужасные заверения. На прощание крепко обнялись; мы очень устали, выбились из сил и душевно и физически, но в то же время были так взволнованы, что навряд ли кто-нибудь из нас уснул в ту ночь.
Вновь подул ветер, и он не стихал до рассвета, когда пение петухов разбудило обитателей Бет-Кады и остальных четырех «деревень пояса».
Отправившись в поле, люди первым делом заметили, что женщина, которую накануне побили камнями, исчезла, и это всех ввергло в угнетенное состояние. Пошли странные разговоры, по большей части жуткие, так что ни у кого не возникло желания выяснить, куда она подевалась: селяне предпочли забыть о кровавом событии, так или иначе коснувшемся всех. Теперь мы могли, не вызывая особых подозрений, заботиться о женщине, спасенной нами от верной смерти.
Мы тогда были еще совсем девочками, но совершили взрослый поступок. Утром нас испугали последствия. Удастся ли вернуть незнакомку к жизни? Мы понятия не имели, как ухаживать за ранеными и, тем более, как доставать для нее еду в случае, если она выживет. Тогда Мермах кое-что придумала и разрешила наши трудности. В насыпи, препятствующей разливу реки в дни полноводья, было выкопано что-то вроде норы, и в ней жила одна старая ханаанеянка. Она готовила из трав мази и отвары, которыми лечила от ожогов, кашля и лихорадки в обмен на еду и кое-какие лохмотья. Ее звали немой — потому что знахарка не умела разговаривать или же просто не хотела. На следующий вечер мы отправились к ней и привели в шалаш.
Раненая все еще дышала, но казалось,
— Ты можешь что-нибудь сделать для нее? — спросили мы.
Немая как будто не услышала, однако склонилась над незнакомкой. Сняла с пояса кожаный мешочек, высыпала содержимое в миску, что висела на ее палке, и, обернувшись к нам, знаком велела уйти.
Я с сомнением посмотрела на подруг, но старуха погрозила нам посохом и мы бросились прочь не раздумывая. Ждали снаружи и в какой-то момент услышали крик, леденящий душу. Ни одна из нас не пошевелилась, мы так и сидели на земле, до тех пор пока старуха не показалась на пороге, приглашая войти. Заглянув внутрь, мы увидели, что незнакомка спит. Знахарка жестами велела завтра принести еды; мы кивнули в знак согласия и нехотя побрели прочь, время от времени оборачиваясь. Старуха все не выходила. Мы подумали, что она, должно быть, останется в шалаше на всю ночь.
На следующий день мы принесли с собой козьего молока и ячменной похлебки. Немая пропала, а незнакомка, заслышав нас, открыла распухшие глаза: взгляд ее был полон страдания. Мы помогли ей чуть-чуть поесть, а потом, когда раненая заснула, ненадолго остались с ней.
Так длилось много дней подряд, на протяжении которых мы видели, как немая входила в шалаш и выходила оттуда; за все это время мы ни словом не обмолвились о случившемся. Хранили секрет, пытаясь вести себя так, чтобы не вызывать подозрений у родных и соседей. Незнакомка поправлялась медленно, отеки понемногу спадали, синяки бледнели, а раны затягивались.
Вероятно, у бедняжки были сломаны ребра, поскольку дышала она коротко и старалась не тревожить грудь. Наверное, на теле нашей подопечной живого места не осталось: все болело после жестоких ударов камнями.
Однажды на рассвете, осенью, я принесла ей немного ячменной похлебки и гранатового сока — мы приготовили его все вместе. Незнакомка открыла глаза и произнесла лишь одно слово:
— Спасибо.
— Я рада, что тебе лучше. Расскажу об этом подругам. Они тоже обрадуются.
Раненая вздохнула и повернула голову к маленькому окошку, сквозь которое лился солнечный свет.
— Ты можешь говорить?
— Да.
— Кто ты? — поинтересовалась я.
— Меня зовут Абира, родом из этой деревни, но ты меня, наверное, не помнишь.
Я отрицательно покачала головой.
— Почему тебя забросали камнями? Почему хотели убить?
— Потому что я сделала то, чего честная девушка не должна делать, и люди этого не забыли. Меня узнали и решили, что я должна умереть.
— То, что ты сделала, было так ужасно?
— Нет. Мне так не казалось. Я никому не хотела зла, но нашей жизнью с давних пор управляют законы, которые не позволено нарушать. Особенно женщинам. К нам закон безжалостен.
Абира устала, и я больше не задавала вопросов, но, по мере того как она поправлялась и набиралась сил, мы с подругами стали приходить к ней все вместе день за днем, чтобы послушать ее историю.
В силу ряда удивительных обстоятельств Абире в ходе странствий выпало встретиться с людьми совершенно разного происхождения — в частности, с юношей, прекрасным и таинственным, о каком мы столько раз мечтали, разговаривая у колодца. Наша соплеменница видела многих мужчин и женщин, которые рассказывали ей о том, что знали, о том, чему научились за свою непростую жизнь. Так что в ее длинную и ужасную историю вошло множество других, подобно тому как в сезон дождей каждый ручей превращается в поток, а тот, в свою очередь, вливается в реку, и она поднимается, чтобы, в конце концов, сломать дамбы и обрушиться на поля, сметая на своем пути все: дома, людей и стада.