Пропавшие без вести (Кодекс бесчестия)
Шрифт:
Свои наблюдения участковый изложил в рапорте. После недолгих размышлений следователь районной прокуратуры вынес постановление о проведении обыска, рассудив, что в наше неспокойное время лучше перестраховаться. Если обыск не даст результатов — что ж, придется извиниться. Ничего страшного.
Обыск дал результаты. На самодельных антресолях над гардеробом, где были сложены картонные коробки со старой обувью и тряпьем, оперативники обнаружили на дне одной из коробок перевязанный шпагатом пакет в крафт-бумаге. В пакете находился черный пластмассовый чемоданчик размером 37
Калмыкова арестовали и доставили в СИЗО «Лефортово». Через полгода следствие было закончено и дело направлено в суд. Председательствовать на процессе было поручено заслуженному юристу РФ, заместителю председателя Таганского межмуниципального суда Алексею Николаевичу Сорокину.
II
Из всех новшеств, привнесенных в судебную систему России в постсоветские времена, судье Сорокину больше всего нравились два. Первое: запрещение устанавливать телефон в совещательной комнате для судей. Это символизировало, что наконец-то покончено с «телефонным правом». Как будто только по телефону и только в совещательной комнате судьи получали ценные указания.
Второе новшество касалось судейских мантий, в коих господа судьи обязаны были присутствовать в заседании. Эту новацию он тоже поначалу воспринял не без иронии, но очень быстро ее оценил. Оценили ее и коллеги. Шуточки насчет того, что для полноты картины не мешало бы ввести и парики, прекратились.
Всякий раз, надевая перед началом судебного заседания мантию, поправляя наплечники и расправляя широкие полы, Сорокин чувствовал, что он как бы воздвигает между собой и жизнью преграду. Мантия защищала его от грязи и крови, которые всегда незримо присутствуют в зале судебных заседаний, предохраняла от злобы, ненависти, жалости, сострадания. Она не давала вырваться и его гневу, ненависти, жалости и состраданию, помогала оставаться бесстрастным.
Мантия была, как маска. Как панцирь. Он входил в радиационную зону защищенным. И сбрасывая ее, оставлял на ней все налипшие страсти. В конце рабочего дня он разоблачался и вешал мантию в шкаф так, как врач снимает с плеч пропахший лекарствами халат или как строитель — заскорузлую от бетона спецовку.
Иногда он даже удивлялся, как это раньше судьи заседали без мантий, в обычных костюмах. Как голые. Правда, и тогда он неосознанно, даже слегка стыдясь своего суеверия, надевал на процессы один и тот же темный костюм, в нем заседал, а больше не надевал его никуда. И часто отдавал в химчистку. Гораздо чаще, чем другую одежду. Жена сначала сердилась, потом привыкла.
И лишь однажды за годы своего служения российской Фемиде судья Сорокин почувствовал, что мантия ему мешает. Это было во время суда над Калмыковым.
Знакомство с обвинительным заключением и материалами следствия не вызвало у судьи Сорокина сомнений в правомерности предъявленных Калмыкову обвинений. Кроме снайперской винтовки,
Мамаев был заметной фигурой в финансовом мире России. При этом фигурой, тесно связанной с МВД. Как и многие воротилы российского бизнеса, начинал он еще в брежневские времена — цеховиком. Даже сколько-то отсидел: был директором небольшой швейной фабрики, принадлежащей артели инвалидов, гнали «неучтенку» — какой-то дефицитный ширпотреб. Дело обычное по тем временам. Потом стал кооператором. Но по-настоящему развернулся в 90-е годы, когда исчез госзаказ и вся огромная система Главного управления исполнения наказаний оказалась в катастрофическом положении.
Лагерные предприятия, за счет которых жили тысячи исправительно-трудовых колоний, остались без работы. Никто не хотел покупать брезентовые робы и рукавицы, которые зэки шили, никому не нужны были алюминиевые ложки и вилки, которые штамповали в промзонах, полностью исчез спрос на бесхитростную и довольно топорную мебель лагерных столярок. Еще держались лагерные леспромхозы, но и на их продукцию спрос упал, потому что во много раз возросла стоимость вторичной переработки, превращения хлыстов в обрезную доску.
Тут-то и появился Мамаев с крупномасштабной, тщательно проработанной программой реорганизации производственной базы ГУИНа. Коллегия МВД, в ведении которого в то время находились лагеря, одобрила программу Мамаева. Она требовала серьезных капиталовложений. Таких денег не было в бюджете, но правительство пошло на отмену налогов, выделяло кредиты под минимальные проценты, гарантировало компании «Интертраст» и банку «ЕвроАз» займы в коммерческих банках, наших и западных — только бы избавиться еще и от этой головной боли.
Производство начали перепрофилировать. Из алюминия стали штамповать не вилки и ложки, а металлический шифер, пользующийся огромным спросом, белая жесть вместо терок и подойников пошла на дефицитнейшие крышки для консервирования, из брезента шили чехлы для автомобилей и палатки для мелких уличных торговцев, наводнивших все города и веси России. При леспромхозах строились пилорамы, сушилки и деревообрабатывающие цеха, на рынок шли не бревна, а деловая древесина. Вся продукция реализовалась через компанию «Интертраст».
Судья Сорокин очень сомневался, что все это улучшило положение заключенных, но положение многих чиновников из МВД и ГУИНа и самого Мамаева улучшило. Мамаев был очень влиятельным человеком. Поговаривали (и судья Сорокин склонен был этим разговорам верить), что за «банным» скандалом министра юстиции, его отставкой, а затем и арестом стоял Мамаев. Чего-то, видно, не поделили.
Понятно, что у такого деятеля, как Мамаев, хватало врагов. Не было ничего удивительного в том, что его заказали. Исполнителем заказа стал Калмыков. Знакомясь с материалами дела, судья Сорокин вынужден был признать, что заказчик сделал хороший выбор.