Пропавшие без вести
Шрифт:
– А смоков под стенами Киева быть не должно! – заключил посланец после оглашения программы.
– Почему? – удивился я.
– Митрополит воспретил! Богомерзкие чудища…
«Крыса греческая! – возмутился я. – Когда требовалось половцев бить, богомерзкими не были!» Обижаться, впрочем, было глупо: с митрополитом мы не ладили. Я выставил из княжества прежнего епископа – вредный был гречин, попросив взамен рукоположить архимандрита Софрония. Как водится, подкрепил просьбу сотенкой гривен. Не тут-то было! Митрополит обиделся, а после и вовсе прилетел увещевать. Дескать, отчего ты, князь, поганым в княжестве волю даешь и латинян привечаешь? Грех! Как ни поили мы грека, как ни улещали – все попусту. Митрополит отбыл недовольным. Софроний
15
Рукоположение в священство, здесь – в епископы.
С Софронием мы сдружились после того, как я сел в Галиче. Князь являлся ктитором местного монастыря, побывать в обители велел долг; я и посетил. Думал ограничиться коротким визитом, но задержался. С архимандритом мы проговорили до звезд и отлично поняли друг друга. По происхождению Софроний был из князей, но из рода, лишенного уделов. Не захотев воевать за земли, он принял постриг и прошел путь от послушника до архимандрита. Строгий, но справедливый, умный, образованный, с красивым, одухотворенным лицом, он был любимцем галичан в отличие от прежнего епископа. Софроний был не стар и горел стремлением служить церкви.
Приказ держать смоков в отдалении отвечал моим планам. Люди и змеи нуждались в отдыхе. Под стенами их одолели бы любопытные. Я велел расположиться в затоке и ждать моего возвращения. С братьями осталась и Млава – к великому моему облегчению. После случая в бане я не знал, как себя с ней держать. Млава, к счастью, не навязывалась, возможно, ждала моих действий. Меня жег стыд. Как предстану перед Оляной? Она-то не узнает, но от себя не спрячешься…
Киевляне орали «Слава Ивану!» не переставая. Мы проехали под аркой Золотых Ворот, вступили в город, а они все надрывались, махая шапками. На Всеволода не обращали внимания. Слава богу, что Игорь остался в Путивле, а Давыд ушел в Смоленск. Обиделись бы. Половцев громили вместе, Киев славил одного. Причина этого лежала на поверхности. Гонцы постарались. Рассказом о сече не удивишь. Ну, сшиблись, взяли врагов на копья, достали мечи… То ли дело змеи! Плюются огнем, хватают поганых, рвут тех на части. У тех, кто слушает, – глаза на лбу, челюсти – на столах, рассказчику внимают, затаив дыхание.
Не ясно было, зачем это Святославу? Отметить победу – дело святое. Великий на месте, ворогов одолел. Но зачем устраивать триумф врагу? Ведь теперь Святослав не то что воевать, дышать в мою сторону побоится. Киев – город своеобразный. Чуть не по нему, скажет князю: «Иди отсюда! Не надобен более!», и князь пойдет, никуда не денется.
Впереди показались купола Софии. Встреченные криком толпы, мы подъехали к храму. На паперти ждали Святослав в парадном облачении, митрополит с причтом. Мы с Всеволодом спешились и поклонились. Великий шагнул навстречу и заключил меня в объятия. Толпа, заполнившая площадь, заревела.
– Здрав будь, князь Иван! – велеречиво, чтоб все слышали, произнес Великий, и я осознал: здоровье мне сегодня понадобится…
Голова раскалывалась. Казалось, что некто запустил руку мне в череп и сейчас копался в мозгу, отдирая кусочки пожирнее. О том, чтоб пошевелиться, не хотелось даже и думать, глаза открыть – и то было страшно. Однако, как это ни мучительно, следовало забыть о боли и припомнить…
На здешних пирах упасть рожей в блюдо или свалиться под стол считалось обычным делом, но тот, кто выходил из-за стола сам, заслуживал уважения. Вчера Святослав старался, чтоб я его не обрел. Одна за другой следовали здравицы, и каждый, кто возглашал, внимательно следил, чтоб тостуемый пил до дна. Не требовалось обладать прозорливостью, чтобы понять: подстроено. Конвейер
Вспоминай, Иван! Из-за стола ты вышел сам и к выходу добрался на своих ногах, хотя пол под ногами качался и норовил кинуться в лицо. Что дальше? В дверях кто-то ласково обхватил тебя за талию и повел. Что было потом, покрыто мраком. Судя по мягкой шкуре, которая ощущалась под плечами, меня благополучно довели и уложили. Кто? В раздираемом болью мозгу мелькнуло воспоминание о поддерживающих меня могучих руках. Глоба?
Кузнеца на пир я взял из вредности. Гонец сказал привести отличившихся, подразумевалось, бояр и дружинников, но вслух это сказано не было, чем я и воспользовался. Смерду за столом Великого сидеть невместно. Но, во-первых, в Киеве не знали, кто таков Глоба, а во-вторых, честь он заслужил. Упокоить колом десятки половцев… Глоба мне нравился, да и ватаге тоже. Он не чурался любой работы: ловил рыбу, чистил смоков, помогал Млаве носить раненых и ухаживать за ними и вообще держался молодцом. Ватага мое решение одобрила, а вот сам Глоба впал в панику. Самым большим городом, в котором он прежде бывал, был Путивль. А тут Киев! Княжеский дворец! Пир у Великого!..
Кузнец побежал к перевозу и вернулся затемно. В шикарном, по его мнению, прикиде. Шелковая рубаха песочного цвета, такие же порты и желтые сапоги с загнутыми носами сидели на нем, как жилетка на слоне. На голове слона красовалась атласная шапка. Учитывая количество и стоимость пошедшей на наряд ткани, а также срочность пошива, Глоба изрядно потратился. Братья прятали улыбки, только Млава презрительно хмыкнула. Возможно, позавидовала: у нее шелков не было.
Ключник Великого дело знал: статус Глобы он вычислил сразу. Кузнеца усадили за дальний конец, где он затерялся среди незнатных персон. Я не видел, что Глоба ел и пил, но сам факт, что в ложницу меня тащил именно он, говорил, что не усердствовал. Да и подавали незнатным мед, а он слабее ромейского.
Воспоминание о вине принесло новый приступ боли, я скрежетнул зубами и открыл глаза. И почти сразу увидел перед собой кувшин.
– Выпей, княже!
Не спрашивая, я приник к краю. Чудесный, живительный бальзам пролился в опаленные внутренности, он утолял нестерпимую жажду и приглушал боль, и я глотал его, пока кувшин не опустел. После чего облегченно откинулся на подушку. Рассол. Холодный, в меру соленый и пряный. Человеку, который его принес, памятник надо ставить! Из золота…
– Еще?
Подумав, я покачал головой (теперь было можно) и сел. Огляделся. Я находился в большой и богато обставленной комнате. Ложе, стол, лавки, сундук с крышкой, расписанной цветами. Стекла в маленьких окнах – княжьи палаты.
Передо мной стоял Глоба с кувшином в руке. Лицо его выражало сочувствие. Сам кузнец, судя по виду, похмельного синдрома избежал.
– Спаси тебя Бог, Глоба! Догадался!
– Так это… – удивился кузнец. – Ключник принес. Наказал, как очнетесь, сразу дать.
Замечательный у Великого ключник! Золотой человек!
– Я счас!
Глоба метнулся к двери и что-то крикнул. Подождав немного, он вернулся с глиняным горшком в широких ладонях. Из горла горшка торчал край ложки. В ложнице одуряюще запахло мясной юшкой.
– Похлебай, княже!
Я, шлепая босыми ногами по полу, прошел к столу и сел на лавку. Варево было изумительным. В меру горячее, густое, ароматное, оно проскальзывало внутрь и растекалось по телу, унося немочи и придавая бодрость и силу. Чудо! Я дам ключнику гривну! Нет, две!..