Пропавшие без вести
Шрифт:
Он еще что-то говорил, глядя на Федосеева, снимал несколько раз очки, лицо его при этом становилось почти неузнаваемым, вроде бы чужим, болезненным и каким-то беззащитным. Но Федосеев уже не слышал его — врубил полный ход. Моторы бешено взревели, и Кучевский, продолжая жестикулировать, походил теперь на актера из немого кино — голос его совсем пропал.
— Идите в кубрик! — крикнул ему Федосеев в самое лицо. — Там Татьяна Ивановна!
Кучевский согласно кивнул, подхватил сейф, и сутуловатая его фигура скользнула мимо мостика.
— Вот человек, — усмехнулся Федосеев. — Только футляра
Просторным и светлым было море, зыбь катилась пологая, гладкая, и торпедный катер словно на крыльях летел, уходил все дальше и дальше от берега. Нехорошо, неуютно было на душе у Федосеева. Думал он, с какими глазами придет в базу, как ответит, что сталось с тральщиком, а главное — с его командой, и мрачнел от таких мыслей, от предстоящей такой встречи. Понимал умом: нет тут никакой его вины, выполняет он приказ старшего начальника капитан-лейтенанта Крайнева. Да и выхода иного не было. Ну чем он мог помочь, останься со своим катером в бухте? Двумя пулеметами? Двумя торпедами? Немцы тут же накрыли бы, как только заметили. Нет-нет, Крайнев прав, конечно. Иного выхода не было. А сердце все-таки противилось этим мыслям, о другом думалось — о ребятах, оставшихся там, возле Волчьей балки. И никак Федосеев не мог уговорить себя, успокоить.
Миль шесть катер отошел в море, берег теперь слился в сплошную тонкую линию. Федосеев приказал боцману лечь на основной курс и передернул рукоятки телеграфа на средний.
— На полном горючего не хватит, — сказал, покосившись на посмурневшего Быкова. — Часа за четыре дойдем.
— Если погода не подкачает, — ответил хмуро Быков.
— Ты, боцман, не сердись, — совсем дружески сказал Федосеев. — Нашло что-то на меня сегодня, сам не пойму.
— Бывает, товарищ командир. — Быков понимающе вздохнул: — Трудно, конечно, там ребятам сейчас…
— Еще как трудно! А мы как на курорте: палуба надраена, чехлы простираны, медяшки горят. Царская яхта! Откуда же немцы взялись у Волчьей балки?
— Может, воздушный десант?
— Вряд ли, гул самолетов услышали бы. — Федосеев наклонился к переговорной трубе: — Радиста на мостик! Вряд ли десант, боцман. Оборону, наверно, прорвали в глубине. Если так, значит, и с моря не задержатся. Стиснуть челюсти попытаются…
Поднялся на мостик радист Аполлонов.
— Товарищ лейтенант, краснофлотец Аполлонов прибыл по вашему приказанию!
— Становитесь на мостик, — сказал ему Федосеев. — Сектор обзора триста шестьдесят градусов. Поняли?
— Так точно!
— Боцман, держитесь на курсе. Если что, немедленно докладывайте мне. Я в кубрик.
Федосеев спустился в кубрик. Кучевский сидел на рундуке, облокотившись на сейф. Татьяна Ивановна сидела напротив, поглаживая уснувшую Ульянку. Девочка спала сладко, закинув ручонки за голову.
— Представьте себе, — говорил Кучевский Татьяне Ивановне, — небольшой городок на реке, весь в зелени, в садах, две мельницы крыльями машут — от купца Зачесова еще остались, а дальше — леса дремучие, есть места, где и нога-то человеческая не ступала. В гражданскую белоказаки лихачили, при коллективизации — кулацкие обрезы не залеживались. И все это, заметьте, уважаемая Татьяна Ивановна, не на экране, не в книге, а в жизни. Так сказать, история наяву. Приезжайте!
— Так ведь война, Евгений Александрович, — грустно, словно маленькому, улыбнулась ему Татьяна Ивановна.
— Что ж, что война. Кончится — и приезжайте. У нас прекрасная школа-десятилетка. Вы, учительница истории, можете вести очень интересную, увлекательную работу. Я, как завуч, обещаю предоставить вам все возможности. Поверьте, историю нашего края будут не только изучать, о ней непременно напишут книги, и вам в этом выпадет случай принять самое непосредственное участие. Ну разве можно от этого отказываться? Приезжайте, приезжайте непременно!
— Но я ведь жена моряка.
— Весьма похвально. Но ведь всю жизнь следовать за мужем по дальним гарнизонам — не дело для учительницы. Вы будете у нас жить, работать, растить Ульянку. А муж будет приезжать к вам. Это прекрасно, поверьте! Ведь с этими дальними гарнизонами и предмет свой позабыть можно.
— Вам, наверно, трудно это понять, — устало и словно бы не ему, а скорее себе сказала Татьяна Ивановна. Видимо, мысленно она далека была от этого разговора.
— Что трудно? — не понял Кучевский, подышав на очки. — Понять человеку дано все объяснимое. И даже несколько больше.
— Пожалуй, — вяло согласилась Татьяна Ивановна. — Немножко не об этом я, Евгений Александрович. Война ведь идет. Я хотела, очень хотела остаться там, с ними. Но Ульянка…
Кучевский покосился на свой сейф, вздохнул:
— И я вот не смог. Из-за него… Вы знаете, я в жизни всегда чего-то не могу. Всегда куда-то не поспеваю. Хочу, а не поспеваю. Другие меня обгоняют, если я даже тороплюсь. Не буквально, а в переносном смысле, конечно. Так отчего-то складываются обстоятельства. Не странно ли? Впрочем, все это не то, мелочи, никому эти ничего не значащие эмоции не интересны. На первом плане теперь война, человек, как индивидуум, стерт, потерян в этой ужасной, кровавой неразберихе.
— А вот это вы напрасно. — Федосеев подсел к ним. — Война всегда выдвигала яркие индивидуальности. Настоящий человек останется настоящим в любой обстановке. И все эти чувства, эмоции и прочее, о чем вы говорите, будут при нем всегда.
— Да, но происходит и заметное торможение, — не совсем согласился Кучевский. — Диаграмма мыслей наших, если так можно выразиться, бесспорно, сужается в военное время, острие ее направлено к одному — как сделать, чтобы все это скорей кончилось.
— Ну и хорошо! — сказал Федосеев. — И правильно! О прочем другом потом подумаем, будет время.
— В чем-то вы правы. Но ведь нельзя остановить движение мысли, оно ведь носит поступательный характер.
— Никто и не останавливает. Если какая-то мысль, скажем, есть у вас — она и останется, и будет развиваться в любой обстановке. Но если ее нет — жаловаться, увы, не на что, да и не на кого…
— В последнем случае я с вами согласен.
— А в первом?
— Не совсем. Я вот, к примеру, вел исследовательскую работу по истории своего края. На редкость интересную и важную работу. Несколько лет вел, заметьте. Началась война — и все пошло прахом.