Пропавшие среди живых (сборник)
Шрифт:
— Интересно, — сказал Корнилов. — Я не читал.
Выходя из комнаты, Корнилов бросил прощальный взгляд на книжные шкафы.
— А вы над чем работаете?
— Заканчиваю книгу «Причины падения Римской империи». — Он вздохнул: — Очень мало времени, а столько хочется сказать.
Уже в дверях старик вдруг спохватился:
— Вы спрашивали про необычное… Вот я сейчас вспомнил: месяца три назад я видел Женю в театре. В БДТ. Давали «Лису и виноград». Это было необычно для него.
— Он был со своей девушкой?
— Нет. Собственно, я не знаю, с кем он был. В фойе разговаривал с большим бородатым мужчиной.
— Мужчина был молодой?
— Очень пожилой. Почти старик.
— Вы бы смогли его узнать?
Елистратов подумал.
— Да, конечно. У него запоминающееся лицо.
Подождав, пока захлопнулась дверь и стихли шаги Елистратова, Корнилов позвонил в сто семнадцатую квартиру. Дверь внезапно и быстро растворилась. На пороге стоял мужчина. Лицо его было напряженным. Правую руку он держал в кармане. Игорь Васильевич хорошо знал этого инспектора. Даже помнил имя — Васечкин Николай Афанасьевич. Увидев Корнилова, мужчина извиняюще улыбнулся, выдернул руку из кармана.
— Извините, товарищ подполковник… Нам сказали, что если свои, то позвонят предварительно по телефону. А вы без звонка. Мы уж подумали, кто-нибудь из этой бражки.
Корнилов вошел в темную прихожую. Тут же стоял второй сотрудник. Его Игорь Васильевич не знал.
— Свет тут у вас зажигается? — спросил Корнилов. Васечкин щелкнул выключателем. — Никто не приходил, не звонил? — Корнилов прошел на кухню, заглянул в ванную.
— Нет. Мы здесь словно на необитаемом острове. Ни звонков, ни гостей…
На кухонном буфете валялись красные в белый горошек банки, рассыпанные макароны, перемешанные с крупой и сахаром…
— Ну ладно, вы пригласите понятых, а я в комнате посижу, подожду, — сказал Игорь Васильевич.
Корнилов вошел в комнату. Первое, что бросилось в глаза, — очерченный мелом силуэт человека на полу. Видно, лежал он, чуть согнувшись, вытянув вперед правую руку.
Корнилов пододвинул к себе неуклюжее, старое кресло с прямой спинкой. Сел в него.
Комната была большой, с высоким лепным потолком. Давно не мытое венецианское окно наполовину задернуто шторой, и от этого в комнате стоял полумрак.
«Кто же из дружков пустил тебе пулю в затылок?» — подумал Корнилов и посмотрел на зловещий меловой силуэт.
Несмотря на неуютность, бросившуюся Игорю Васильевичу в глаза, комната Хилкова была хорошо обставлена. В углу, слева от кресла, на котором сидел Корнилов, стоял широкий, трехстворчатый шкаф для одежды, темный обеденный стол и несколько стульев, обитых синей материей. Дверцы шкафа были открыты, и с полок свисали скомканные рубашки, какие-то тряпки. Ярко алел широкий полосатый галстук. У окна старинный журнальный столик на высокой ножке. Рядом с ним неуклюжее кресло, близнец того, на котором сидел Корнилов. На нем тоже валялась одежда. Справа от окна — сервант с посудой. Большой синий диван. И около него — мохнатый ковер. Корнилов еще раз внимательно оглядел комнату — нигде ни одной книжки. Только на журнальном столике несколько газет. Ни телевизора, ни приемника…
Чувство неуютности не покидало Корнилова. Может быть, оттого, что новая мебель в этой комнате с высоченным потолком выглядела уж слишком приземистой, совсем карликовой. И еще необжитость. Мебель была вся новая, кроме журнального столика с расколотой мраморной доской и двух кресел. «Не все денежки пускал Хилков на ветер, — подумал Корнилов. — Мебелишка недавно из магазина… Кошмарик-то все пропивал. А этот и приобретал кое-что. Может, жениться хотел?»
Игорь Васильевич сидел долго, пожалуй, около часа, стараясь примечать все, что помогло бы ему понять личность этого Хилкова, так неожиданно и трагично ушедшего от следствия, найти какую-то хоть крохотную, но убедительную детальку, которая раскрыла бы вдруг состояние хозяина перед смертью — его тревогу, страх, желание скрыться. Корнилов всегда пытался представить себе привычки, характер, наклонности человека, а потом найти в поведении, в обстановке, его окружающей, какое-либо несоответствие, что-то идущее вразрез с его характером и привычками. И тогда задать себе вопрос: а почему же он поступил вопреки привычному?
И этот неизвестный убийца… Не оставил ли он в комнате какого-нибудь, пусть маленького, свидетельства своего пребывания? Кроме пули от нагана. И сигареты.
Странно, но здесь, в жилище Хилкова, Игорь Васильевич никак не мог обнаружить присутствия индивидуальности хозяина. Чего-нибудь такого, что выдало бы его привязанности и интересы.
Одно только бросалось в глаза — аккуратность. И еще — не звонил телефон, молчал звонок от входной двери. Третьи сутки нет человека в живых — и никому до него нет дела, словно и не было его никогда на белом свете. Только работники уголовного розыска толкутся у него в квартире да, наверное, вспоминают арестованные по делу. Что, эта нелюдимость — давнее свойство характера или появилась после того, как занялся угоном машин?
Корнилов вздохнул, достал сигарету. Щелкнул зажигалкой, прикурил. «А что мы знаем об убийце? Он — хороший знакомый Хилкова. Это аксиома. Иначе Хилков не впустил бы его в квартиру, не повернулся к нему спокойно спиной. Имеет наган. Искал что-то очень нужное. Значит, знал точно о том, что оно, это нужное, у Хилкова есть».
Вошли понятые — Елистратов и пожилая женщина. Наверное, дворник. «Никак старику не даем спокойно работать», — подумал Корнилов.
В течение двух часов он шаг за шагом осматривал комнату, и только одна маленькая деталь привлекла его внимание — отворачивая ковер, он нашел завалившуюся между ковром и диваном спичку. Спичку, обгоревшую почти до конца. Державший ее, наверное, бросил тогда, когда огонь подобрался к пальцам. Такие обгоревшие спички остаются, когда вдруг погаснет электричество и надо что-то найти — свечку, лампу. Или исправить пробки… Или человек раскуривает трубку… Это ведь дело непростое, не то что зажечь сигарету.
Васечкин, внимательно следивший за всеми действиями Корнилова, спросил:
— Товарищ подполковник, может, проверить, не перегорел ли свет?
— Зачем? — пожал плечами Корнилов. — Ты думаешь, если свет перегорит, можно обойтись одной спичкой? Да и белые ночи еще не кончились.
Он позвонил в управление, попросил секретаршу срочно разыскать Белянчикова.
«Кто курил трубку? Хилков, судя по окуркам и показаниям соучастников, курил только „Беломор“. Может, когда баловался и трубкой? Никаких следов трубки в комнате нет. В кухне — окурок сигареты. Ладно, подождем Белянчикова…» — Корнилов опустился на колени и стал внимательно исследовать ковер. Сантиметр за сантиметром. И вдруг обнаружил несколько табачных крошек. Не мелких сигаретных, а крупных продолговатых. Таких, которые бывают у трубочного табака. «Ну ладно, ладно, — шептал Игорь Васильевич. — Это уже больше, чем кое-что… Это уже улика». Он завернул табачинки в бумажку. Зазвонил телефон.
— Только что закончил разговор с Кошмариком, — доложил Белянчиков. — Есть кое-что интересное…
— Об интересном потом, — перебил его Игорь Васильевич. — Сейчас идите к нему и выясните, кто из знакомых Хилкова курил трубку. Об этом же переговорите с Лавровой. Спросите, не баловался ли трубкой сам Хилков. И узнайте у Лавровой, не делала ли она иногда приборки в квартире своего друга. Если да, то когда это было в последний раз. И не курила ли сигарет. И быстро, быстро. — Он хотел уже положить трубку, как опять обратил внимание на меловой силуэт на полу. — Послушай, Юрий Евгеньевич, когда вы со следователем делали обыск, труп не двигали?