Проповедник
Шрифт:
Их вчерашнее дело стало самым крупным за последнее время и, естественно, принесло им большую добычу. Они не могли слишком часто обчищать жилье приезжих, иначе люди начинали опасаться держать в своих летних домах дорогие вещи. И тогда там можно было поживиться по большей части только ничего не стоящим старым барахлом, с которым они даже не знали, что делать. Или же им попадались купленные на аукционах древности, из-за которых они чувствовали себя полными идиотами, потому что столь ценная добыча ничего не стоила: эти вещи они просто не могли продать — хоть в задницу себе засовывай. Видит око, да зуб неймет. Но вчера им здорово повезло: они сперли новый телик, новый DVD-плеер, игровую приставку Nintendo и нашли еще в доме женские украшения. Роберт собирался все это поскорее продать по своим обычным каналам
Он все чаще ощущал себя белкой, надежно запертой в колесе; он бежал и бежал, а колесо вращалось, стоя на месте: круг, еще круг — и так год за годом. По сути, ничего не изменилось с тех самых пор, когда они с Робертом были подростками, и сейчас он не видел никакой возможности изменить свою жизнь. А то единственное, что придавало хоть какой-то смысл его существованию, он тщательно скрывал и держал в тайне даже от Роберта. Какой-то внутренний голос говорил Йохану, что если он откроется старшему брату, то ничего хорошего из этого не выйдет: Роберт только изгадит все своими циничными, грязными комментариями.
На секунду он позволил себе вспомнить, как нежно ее мягкие волосы касались его щетинистой физиономии и какой маленькой казалась ее ладонь в его руках.
— Слышь, ты, чего размечтался, хорош рассиживать, у нас еще дел куча.
Роберт поднялся с кровати и с дымящейся в углу рта сигаретой направился к двери. Как обычно, Йохан пошел следом за ним, ему и в голову не приходило поступить иначе.
В кухне на своем обычном месте сидела Сольвейг. С раннего детства и позже, еще при жизни папаши, Йохан всегда видел ее сидящей на стуле у окна. При этом пальцы Сольвейг беспрестанно шевелились, безостановочно двигаясь по столу. В своих детских воспоминаниях Йохан помнил мать красивой, но с годами она все сильнее и сильнее заплывала жиром, и теперь с трудом просматривались даже черты лица.
Казалось, Сольвейг сидит там, погрузившись в транс, а ее пальцы живут своей отдельной жизнью, необыкновенно нежно ласкают, поглаживают. Уже почти двадцать лет она все время возилась с этими проклятыми альбомами, сортируя, перекладывая, тасуя их содержимое снова и снова. Потом она покупала новый альбом, и все начиналось сначала — опять фотографии и вырезки из газет. Лучше, красивее. Йохан был достаточно умен для того, чтобы понимать, что Сольвейг пытается таким образом сохранить и удержать прежние, более счастливые времена и воспоминания. Но, несмотря на все усилия, ей все же иногда приходилось признаваться себе в том, что эти времена давным-давно миновали.
Фотографии и вырезки относились к той поре, когда Сольвейг еще была молода и красива. Звездным часом в ее жизни стал тот день, когда она вышла замуж за Йоханнеса Хульта, младшего сына Эфроима Хульта — знаменитого проповедника Шведской свободной церкви, владельца самого крупного и богатого имения в округе. Йоханнес был стильным и богатым, а Сольвейг, несмотря на свою очевидную бедность, — самой красивой девушкой, которая когда-либо рождалась в Бохусланде, так, по крайней мере, все говорили. А доказательства — вот они: достаточно посмотреть сохраненные Сольвейг заметки о том, как ее два года подряд короновали как Майскую королеву. Эти старые черно-белые фотографии себя, молодой и красивой, Сольвейг тщательно хранила, берегла и перекладывала каждый день уже больше двадцати лет. Ей казалось, что прежняя юная и стройная красавица существует, она прячется где-то под складками жира, и фотографии помогали Сольвейг поддерживать иллюзию, хотя с каждым проходящим годом это становилось все труднее и труднее.
Уходя из дома, Йохан бросил через плечо прощальный взгляд на сидящую в кухне мать и, как обычно, по пятам последовал за Робертом. Да, как сказал брат, им надо провернуть еще кучу дел.
Эрика
Розетка на веранде располагалась на редкость удачно, и Эрика могла устроиться на диване, расслабиться перед вентилятором, обычно стоящим на столе. Но через пять минут любое положение становилось неудобным, и поэтому она все время ерзала, переворачивалась с боку на бок, чтобы устроиться комфортно. В одном положении ребенок бил ее изнутри ножкой по ребрам, в другом она отчетливо чувствовала, что он решил подзаняться боксом и толкает ее в бок кулачком. И Эрике опять приходилось ворочаться и менять положение. Сейчас ее занимала величайшая загадка бытия: как она сможет продержаться еще больше месяца.
Она и Патрик пробыли вместе всего полгода, когда Эрика забеременела. Но странное дело, ни ее, ни его это не встревожило, и никаких колебаний они не испытывали. Наверное, они оба стали немного старше, немного увереннее в своих стремлениях и не видели причин ждать и откладывать с ребенком. Только сейчас, в последнее время, Эрика начала волноваться и трусить, ее одолевали сомнения: не слишком ли мало они прожили вместе, прежде чем принимать такое важное решение? Что станет с их браком, когда в их отношения внезапно вклинится маленький чужак и потребует целиком отдать ему все то внимание, которое они раньше уделяли друг другу?
Вполне закономерно, что первое время их отношения были весьма бурными, но слепая влюбленность проходит. Как реалисты, они твердо стояли на земле, не витая в облаках, и трезво оценивали плохие и хорошие черты друг друга. Но что за волна пронесется по их отношениям, когда появится ребенок, во что могут вылиться их общие недостатки? Эрика много раз читала и слышала о высоком проценте браков, распавшихся в первый год жизни новорожденного; ну да ладно, нечего ломать голову раньше времени: как говорится, поживем — увидим, а пока что сделано, то сделано. Во всяком случае, они оба, и Эрика, и Патрик, каждой клеточкой тела с нетерпением ждали рождения своего ребенка. Можно было надеяться, что это взаимное нетерпение и желание помогут сохранить их брак и пережить все невзгоды.
Эрика вздрогнула, когда внезапно зазвонил телефон. Медленно, с трудом она поднялась с дивана, надеясь, что у звонящего хватит терпения дождаться, когда она наконец доковыляет до телефона.
— Да, алло. Да, спасибо, очень жарко, особенно для таких толстых, как я сейчас. Навестить? Ну да, конечно, если хотите. Переночевать? Ну… — Эрика вздохнула про себя. — Да, конечно. Когда вы приедете? Сегодня вечером? Нет, ничего, само собой, никаких проблем. Я вам постелю в комнате для гостей.
Усталым, замученным движением Эрика положила трубку. Летом владеть домом во Фьельбаке становилось совсем непросто, уже с конца весны начиналась настоящая головная боль. Все друзья и знакомые, которые не давали о себе знать по десять месяцев в году, летом внезапно появлялись на горизонте. Скажем, в ноябре никто почему-то не горел желанием встретиться, приехать навестить, но в июле все валом валили, стремясь воспользоваться шансом пожить бесплатно у моря. В этом году Эрика наивно начала надеяться, что эта напасть их минует, потому что до половины июля все было тихо и никто на них с Патриком не посягал. Но только что позвонил ее кузен Конни и осчастливил радостным известием, что уже едет к ней из Тролльхеттана, притом, что примечательно, с женой и двумя детьми. Речь шла только об одной ночи, а это Эрика вполне могла перетерпеть. Она никогда не питала особых чувств ни к одному из двух своих кузенов, но воспитание и вежливость не позволяли Эрике послать их к чертовой матери, хотя она и считала их паразитами и халявщиками.