Пропуск
Шрифт:
Да, потускнела легенда; позолота с нее слезла, одна ржавчина коричневеет. Подошла я к Осипу, прикурить попросила. Смотрит он мимо меня и ни черта не понимает.
– Эй, Одноглазый, поедешь со мной? – спрашиваю.
Молчит. И, что хуже всего, бессмысленно улыбается. Всем доволен, значит.
– Да что это с тобой? – говорю. – Очнись, Мститель! Брось ведро свое, напарником моим будешь. Так и быть, уважу тебя за прошлые твои заслуги…
Он рот открыл, пеньки гнилые показал. Прошептал что-то невнятное. Я только одно разобрала, что просил он не трогать его. На шаг отодвинулась, а старикашка все бормочет:
– Не обижайте маленького
Меня мороз по коже продрал. Не Мститель это был, а одна лишь видимость. Будто из Одноглазого нутро его вынули и чучело говорящее набили. Вот чертова кукла!.. Потом пятно у него спереди на штанах проступило – стало быть, обдулся он. Не от страха, а просто потому, что время пришло пузырь опорожнять. Жуткая штука. У меня даже мыслишка мелькнула, что пристрелить его было бы правильно. Вроде как услугу оказать. Кому? Тому Черному Мстителю, который раньше был, – настоящему. И бродягам нынешним, чтоб не постигало их горькое разочарование… Задавила я в себе мыслишку эту. Не мне теперь решать, кого пристрелить надо.
Поглядела я в единственный глаз Осипа, на окурок потухший похожий, и впервые задумалась: во что же превращается в конце концов любая жизнь; что от нас, молодых и злых, остается? Неужели одна только оболочка шаркающая и старческую кислую вонь распространяющая?.. Тоска меня взяла невероятная, возрасту моему цветущему несвойственная. Ну да ладно. Я знала, как тоску заглушить.
Завалила в бар, который назывался «Крючок». С намеком название; вот и думай, о каком крючке речь – о спусковом или о том, который глупая рыба заглотить торопится вместе с приманкой. Однако ж я не рыба, чуток умнее…
Мужики на меня жадно пялились, пока я между столиками лавировала, но приставать никто не смел. На своей территории торговцы шалостей не дозволяют и нарушителям заведенного порядка спуску не дают. В углу я приметила вышибалу с нашивками службы безопасности одного из самых крупных воротил. Бугай скромненько за столиком сидел и водичку дул. Был он единственным во всем заведении, у кого пушка при себе оставалась, и трезвым как стеклышко.
Поэтому за тельце свое, изрядно потасканное, я не опасалась и к тому же иллюзию питала, будто у меня на морде отвращение ко всему кобелиному роду нарисовано или по крайней мере уверенность, что я сама себе привыкла удовлетворителя выбирать.
Тем не менее я глазками по сторонам постреливала – все-таки не каждый день в такой кодле на равных трусь!.. Как назло, ни одной знакомой рожи. Слишком далеко, видать, от привычных дорог забралась. Зато в баре парнишка смазливенький на гитаре бренчал и песни бродяжьи пел. Местных губошлепов развлекал, значит.
Переврал он песни наши, хоть нота в ноту их повторял, слово в слово.
И «Последний патрон» спел, и «Пьяную куреху[ 6 ]», и «Тоску голодной собаки», и «Кровавый камень», и даже «Гитара не лжет». Ну разве не насмешка, а?! Липовая у него получалась романтика. Я такой лажи за всю жизнь не слыхала. Было его пение словно фальшивая монетка. Внешне – подобие полное, но металл легковесный. Слишком чистенько, слишком правильно голосил, а в нужных местах до хриплого надрыва поднимался, слезу жалобную из пьянчужек давил, мерзавец.
6
Куреха – деревня (жарг.).
Лично
Стараюсь не слушать, сижу, пью. Вскоре ко мне и агенты торговые подсели. Прослышали уже про автобус с детками! Тараканы гребаные… Это была та самая шушера, что за комиссионные работает. Хотели взять меня в оборот, как дешевку раскрутить, но я тертая, не далась. Переупрямила паразитов этих, и поехали мы к хозяевам ихним, к серьезным людям. К тем, которым за товаром бегать уже без надобности. Потому что к ним все сами прибегают и в зубах добычу приносят. А они куски шавкам своим раздают. Дрессировщики, мать их…
Восприняли те меня всерьез и обхаживали по-всякому. Кажется, они кайф от самой сделки ловят, от процесса. Короче, предлагали они мне за мой выводок много чего. Особенно один поц жирный старался, долго меня убалтывал, бухлом и сигаретками угощал. Щедро давал. Хватило бы и на тачку бронированную, и на пару ящиков патронов, и на запас жратвы в консервах, и на целый арсенал, и на аборт (потому как «залетела» я, а ублюдков плодить от лесных братьев очень уж не хотелось). И даже на пакетик «дури» осталось бы. Толстый такой пакетик. Года на три растянуть можно было, если торчать не слишком часто. Чуть не забыла: жирняга еще вибратор мне преподнес – без аккумулятора, правда. Понимаю, говорит, обстоятельства вашей нелегкой жизни. Опять же как в песне: «ночь голодная, постель холодная…»; с витаминами и гормонами сплошная напряженка. Посочувствовал, значит. Засунь его себе в задницу, свое сочувствие! И вибратор заодно…
Потом он главный козырь достал. Само собой получилось – вроде не он меня, а я его раскрутила. Пропуск он мне совал – до того самого места, куда я во что бы то ни стало добраться решила и ради этого даже честью своей бродяжьей пожертвовала. Пропуск, он говорил, по всей форме составленный, проблем не будет, – но только на одну твою «персону». Бери его – и лети без помех, пташечка, никто тебя там, в конце, не тормознет. Это ж ведь самое обидное, если в конце пути тяжкого от ворот поворот дадут, не так ли?
Так, так. Я кивала, соглашалась вроде, самогончик чужой потихоньку сосала через соломинку, а сама гадала: за что ж мне такие муки, а? За что перед выбором трудным ставите, к стенке припираете, на больное место давите и дерьмо мое увидеть хотите? Бывает, годами землю зубами грызешь – и напрасно, а тут все само в руки плывет. Детишек только этих никчемных отдать надо было.
Что выберешь, девка?
Выбрала…
20. ОН
…Дни тянулись как сопли; ночи пролетали мимо, словно черные птицы, – оставляя все более заметные тени на моем лице. Тени углублялись и превращались в морщины. И с каждым новым утром я чувствовал себя немного хуже, а девка, наоборот, – полностью оправилась после трудных родов.
На исходе второй недели нашего совместного житья-бытья стало ясно, что эта сука не сломается и что моя главная забота – не дать ей ни единого шанса прикончить меня. Когда мне требовалось восстановить тающие силы (а это случалось все чаще и чаще), я пристегивал стальную цепь от ошейника к покореженному бамперу автобуса и несколько часов отдыхал в относительной безопасности.