Прорицатель
Шрифт:
— Она пойдёт, — сказал он, глядя на утопающий в сиянии горизонт. — Я знаю.
ЭПИЛОГ
Мей помнил, как однажды (это случилось, когда его уже начали одолевать боли в спине, а косички Нери — по числу лет — стали совсем тонкими, с промелькивающим в зелени серебром) она спросила его:
— Почему ты так бережёшь их? — указав на рисунки Кнеши, папку с которыми он в очередной раз выкладывал из своего рюкзака. Рисунки были разные, целая кипа, в основном — эскизы и наброски, однако попадались и законченные: здания и лица, виды,
Он пожал плечами.
— Почему бы и нет? Это же память.
— Мей, — мягко сказала Нери, с затаённой болью глядя на него. — Послушай... Он всегда был чужим тебе. Прими это. Всё, чего он хотел, — это приобщиться к твоему Дару.
Мей помолчал, не желая спорить. А потом произнёс то, что давно стало непреложной истиной — ясной, как свет Льёреми или драконье пламя:
— Всё, чего он хотел, — это не быть одному.
... Вот и сейчас те рисунки снова попались ему под руку, когда он разбирал старые бумаги. Мей с грустью и даже какой-то нежностью просмотрел их, чтобы снова спрятать в ящик стола, но внимание его подслеповатых глаз особенно привлёк один. Там было дерево — мощное, цепко уходящее корнями глубоко в землю, а золотой кроной касавшееся небес... Его окружала дымка, утренний туман, создававший впечатление неясности и предчувствия чего-то дразняще близкого. Мей улыбнулся. Кнеша словно знал о его планах, даже когда сам он ещё не имел о них представления.
Впрочем, именно так и было всегда.
Закончив с разбором бумаг, Мей встал и доковылял до посоха, прислонённого к стене. Славный посох, из крепкого ясеня — Тоддиар купил его на ярмарке в Городе-под-Соснами, специально для Мея, кажется, прошлой весной. Опираясь о посох, Мей откинул крышку сундука в углу (она долго не давалась ослабевшей руке) и достал главное своё сокровище.
Старые кожаные ножны с орнаментом из открытых и закрытых глаз. А в них...
Зажмурившись, он потянул за рукоять и вытащил его. Меч Бдящего Бога, ставший когда-то Мечом Прорицателя. Под этим именем он остался в веках, в летописях и песнях — да и, наверное, в архивах Цитаделей Порядка и Хаоса тоже. Родная тяжесть наполнила ладони, приветливо сверкнул густой зеленью изумруд, испещрённая зазубринами сталь запела свой гимн... Один менестрель из Лирд'Алля по имени Чибис сложил долгое и занудное сказание о битве Мея с Домиником — переврав, разумеется, половину... Но мечу и его описанию уделил достаточно места, за это ему спасибо.
Мей печально усмехнулся. На самом деле это была не одна битва, а долгое противостояние, одно из многих, одно из самых страшных в его затянувшейся жизни. Оно в итоге унесло и Кнешу. Он не любил об этом вспоминать.
Бережно вложив меч обратно в ножны, Мей водворил их на законное место у себя за спиной. Должно быть, смешно — немощный старик с посохом и древний двуручник... Ну и пускай.
Он ещё раз проверил, всё ли взял, и тихо спустился, стараясь не очень стучать посохом о ступени. Тоддиар ночью ушёл к больному, а Айвин и дети ещё не вставали — слишком рано.
Мей покинул дом в одиночестве — и в одиночестве вышел из ворот Города-на-Сини полчаса спустя. Прохожие с любопытством таращились на него, кое-кто почтительно кланялся. Мей жадно вдыхал ароматы из лавок, вслушивался в ругань торговок на рынке, в цоканье конских копыт... Он надвинул поглубже капюшон плаща, чтобы при встрече с кем-нибудь из городских сановников не быть узнанным. Не хотелось ему сейчас тратить на них силы.
Вот уже много лет широкая мощёная дорога вела от Города в небольшую рощу, которую народ быстро облюбовал для отдыха. Особенно много бывало здесь влюблённых парочек, причём под вечер с равной вероятностью попасться могли и задиристый подмастерье с румяной дочкой мельника, и молодая леди под вуалью, предпочитавшая старому лорду его обходительного слугу... Впрочем, в такой ранний час рощица пустовала. Стояли первые недели осени, и Мей, сойдя с дороги, утонул ногами в ковре из жёлтых и багряных листьев, многие собратья которых всё ещё красовались на ветках.
Нащупывая путь посохом, старик вышел на давно облюбованную полянку, где лежал крупный валун. Убедившись в безлюдье окрестностей, Мей снова снял ножны, достал меч и с некоторым усилием поднял его над головой. Лезвие ослепительно сверкнуло в восходящем солнце, и он невольно залюбовался им, как в былые времена.
А потом, прошептав короткую фразу на языке Отражений, погрузил клинок в камень, который поддался ему, точно мягкое масло, и вонзил туда до самой рукояти.
— Покойся с миром, — сказал он на другом, иномирном древнем наречии. — Пусть только достойнейший овладеет тобой — и только когда придёт время.
Он знал, когда придёт время, и знал, кто окажется достойнейшим, — Дар давно показал ему. Он знал, что поступает, как надо.
Покончив с мечом, Мей почтительно разложил у того же валуна другие свои сокровища — ножны, неприметное потускневшее зеркальце и золотой перстень с чёрным камнем. Нараспев он произнёс нужные слова — и земля с чавканьем поглотила их, тоже готовая дожидаться подходящего мига. Спешить ей было некуда — как и ему.
Прорицатель отбросил старческий посох, разулся и встал в полный рост, выпрямившись и раскинув руки. Он попрощался мысленно со всеми, кто был ему дорог на просторах Мироздания, и улыбка озарила его лицо, теряясь в морщинах.
Мей не чувствовал горя — только счастье и бездонный покой. Дар позволял уйти, когда сочтёшь нужным, и он давно выбрал этот день. День, исполненный тихого осеннего света.
— Я готов, — прошептал он, закрыв глаза. — Я готов, забери меня.
Его желание было исполнено. С блаженством Мей ощутил, как все недуги покидают его вместе с тяжестью плоти и памяти, как жаждущие прохлады ступни протягиваются к подземным источникам, как кожа твердеет, пропуская под собой животворные зелёные соки... Он успел засмеяться — и смех его замер в узловатых ветвях, умащённых золотом, и на них живо слетелись удивлённые птицы.
И Мей уже не был Меем.
Он стоял, шелестя кроной, и вечно тянулся к пронзительно-синему небу, укрывшему Обетованное, точно заботливый купол.